Скифская история. Издание и исследование А. П. Богданова

Попытки либерального царя Федора простереть «милостивое и кроткое» правление на инородцев и жестокое преследование им «неправедных» русских воевод, якобы превышавших полномочия при защите мирного населения от набегов, были широко известны. Тем удивительнее оказался взрыв волнений и восстаний по всему российскому Востоку при распространении слухов об успехе турок и татар, мало или вовсе не знакомых большинству возмутившихся племен и кланов, в том числе буддистских и языческих.

Понятие скифы, положенное А.И. Лызловым в основу его будущей монографии, крайне жестоко формулировалось самой жизнью. Причины для недовольства могли быть различными, однако кочевники (прежде всего скотоводы, но также охотники и рыболовы) проявили свою общность против земледельцев. Документы отлично фиксируют эту особенность: резне подвергались не только русские, но в равной мере все инородческие села и деревни, прилежащие земледелию и вообще оседлому способу хозяйствования.

Указы царей, отчеты воевод и атаманов о боевых действиях за весь XVII в. повествуют о попытках племенной знати кочевников возвратить в свою власть (а то и просто в рабство) оседавших на землю инородцев без особого различия языков и веры. Но события 1678–1679 гг. явили общность гораздо более широкую, далеко выходящую за рубежи России. Волны восстаний «скифов» захлестывали страну, а воеводы и атаманы, рискуя вызвать царский гнев «своеволием», огнем и мечом защищали мирные селения, невзирая на национальность и веру их жителей.

В то же время международная политика правительства царя Федора Алексеевича, а позже канцлера В.В. Голицына, искавших союза с христианскими государствами, отчетливо подразумевала необходимость совместной обороны именно и исключительно оседлых, земледельческих народов, противопоставленных в труде Лызлова скифам.

Призрак христианского единства

Если скифский фактор был теоретически трудноразличим, но практически действен – то понятие христианского мира, издревле входившее в мыслительный арсенал и активно использовавшееся политиками, буквально на глазах Лызлова подвергалось дискредитации. Поведение короля Яна Собеского и всей Речи Посполитой, как будто взявшихся опровергнуть идею христианского и даже славянского единства своим клятвопреступным союзом с басурманами, не просто угрожало россиянам, но оскорбляло в лучших чувствах тех, кто пошел в бой ради спасения родственных по вере и крови соседей, для защиты от общей угрозы турецкого нашествия.

Не лучше обстояло дело и с более далекими «христоименитыми странами», казалось, забывшими о вере в борьбе за земли и сферы влияния. Само вступление России в войну оказалось трагической ошибкой правительства А.С. Матвеева, поскольку в том же 1672 г. все предполагаемые христианские союзники бросились терзать друг друга. Чигирин был прежде, чем Империя, Испания, Голландия и Пруссия прекратили наконец кровопролитную войну против Франции, Англии и Швеции.

Сразу же по заключении Нимвегенского мира (1679), на время остановившего европейское междоусобие, Россия вновь предприняла энергичную попытку сколотить христианскую коалицию для совместного отражения турецко-татарского наступления в Европе. Не боясь насмешек над «варварами-московитами», не понимающими «европейской конъюнктуры», послы царя Федора Алексеевича в 1678–1681 гг. гнули во всех западных столицах одну линию, твердя о необходимости хоть на время отложить распри и мобилизовать ресурсы, чтобы остановить, а по возможности и «воспятить» наступление басурман.

Добиться этой цели не удавалось вовсе не от недостатка ума и гибкости российских дипломатов, недооценка коих нередко приводила западных политиков к печальным последствиям[200]. Западная геополитическая мысль Нового времени, отягощенная остротой противоречий внутри небольшого европейского региона, еще не пришла к пониманию необходимости стратифицировать международные проблемы по степени их жизненной важности. Россия была вынуждена пойти на крайние меры, чтобы антитурецкая коалиция возникла хотя бы в условиях реальной военной опасности.

Слабость идеи христианского единства, о которой горько посетует в «Скифской истории» А.И. Лызлов, проявилась при первых же после гибели Чигирина переговорах в Речи Посполитой и Империи. В ответ на призыв к христианской совести король Ян Собеский и магнаты нагло потребовали «возвращения» Смоленщины и Малой России, а имперский канцлер попросту отмахнулся от союзного соглашения 1675 г., согласно коему Россия уже провела военную демонстрацию на границах Швеции[201].