Скифы пируют на закате

– Да вы ее вспомните, Пал Нилыч, вспомните! Видная такая, рыжая, лет тридцати, одевается от Диора, в ушах алмазы, и глаза, как на витрине с бижутерией… Зеленые и блестят, я хочу сказать. Бывала у нас уже раза четыре и…

Та самая любопытная ведьма, вспомнил куратор, пропуская детальное описание внешности, драгоценностей и сногсшибательных туалетов зеленоглазой. В Шардис красавице приспичило, в Девять Сфер поиграться! Как раз туда, куда хотелось бы сосватать Джамаля свет Георгиевича… Ну, скатертью дорога, рыжая! Кого бы только с ней отправить? Угрюмца Самума? Из него она много не вытянет… Или, скажем, Скифа? Скиф поумнее и парень хоть куда – может, чего и принесет в клюве…

Он постучал по блокноту Элечки.

– Хватит про эту ювелирную выставку! Кто второй? Еще кто звонил?

– Джамаль Георгиевич, – с почтительным придыханием сказала Элечка. – Князь! Минут двадцать назад. Брови Сарагосы взлетели вверх.

– А ему чего надо? Он же был у меня! Не далее как утром!

– Он, – Элечка с отменной вежливостью выделила это «он», – он сказал, что желает сделать официальную заявку. Слова, мол, словами, а что в компьютер попадет, то ишак языком не слизнет… – Она хихикнула. – Так Джамаль Георгиевич и сказал!

– И куда этому остроумцу пожелалось? – буркнул куратор, уже предчувствуя ответ.

– Туда же, куда они ходили с новеньким… с Кириллом, – томно блеснув глазками, доложила Элечка.

Сарагоса ничего не ответил, хмыкнул, скривил губы и прошествовал к себе в кабинет. Устроившись в кресле, он некоторое время пристально разглядывал телефон, мысленно цитируя все три пункта полученной от Винтера информации, потом коснулся клавиш и вызвал агентство «Пентаграмма». Маленький экранчик «ви-ти» вспыхнул, в трубке раздался щелчок блокирующего устройства, и на мониторе возникла физиономия Догала. Правду докладывали шпики, подумал куратор. Нервозен, бледен и глаза бегают!

– Кто? – опросил Догал и тут же, не меняя тона, произнес: – Я занят!

– Ты всегда занят, Марк. Чем бы, хотелось знать? Выглядишь так, будто гильотина шею щекочет. Усики компаньона дрогнули.

– Петр Ильич, ты? Почему я тебя не вижу?

– Еще наглядишься, – сказал куратор. Охранный блок его «ви-ти» не позволял собеседнику видеть изображение и ознакомиться с номером, откуда делался вызов. Для Догала он был сейчас Синельниковым Петром Ильичом – если уж не на вид, так на слух.

– Есть новости? – спросил Догал, понижая голос.

– Есть.

Глаза компаньона испуганно метнулись в сторону.

– Ну я же тебя предупреждал, Петр Ильич! Затихарись и ничего не пиши! Не марай бумагу месяц-другой! А ты вывалил груду материала! Плюс статью о том самом случае. И что теперь? Что у тебя за новости такие? Опять… опять эти?..

– Опять, но не эти, – пробурчал Сарагоса. – Слушай, Марк, сам понимаешь, дело не телефонное, а потому хотел бы я повидаться с тобой в любое удобное время. И в любом удобном месте. Встретимся, будет минутка и о статье моей потолковать.

– Всегда рад, Петр Ильич. – Догал изобразил раздумье. – Ну, завтра я свободен после обеда… Почему бы нам не прокатиться за город? В Шувалове, скажем? Побродим, поговорим…

– Не пойдет. Ты свободен, я занят!

– Тогда послезавтра, с утра, часиков в десять? Знаешь кафе на Крестовском, где я обычно завтракаю?

– Время раннее, место глухое, а заведение дорогое, – отрезал куратор. – Послезавтра, в девять вечера, у тебя на квартире!

Полные губы Догала обиженно надулись.

– Ну вот!.. А говорил: в любое удобное время, в любом удобном месте!

– В удобном для меня, Марк, не для тебя, – сказал куратор и повесил трубку.

Глава 19

Земля, Петербург, 2 августа 2005 года

К знакомцу Пал Нилыча отправились под вечер, пешком, ибо обитал он неподалеку от жилища Августа Мозеля, на том же самом Каменноостровском проспекте, только поближе к Песочной набережной.

Неспешно вышагивая рядом с шефом. Скиф с удивлением поглядывал на него. Сарагоса разительно преобразился: его могучие плечи обтягивал нежно-розовый полотняный пиджак, шею украшала «бабочка» цвета бычьей крови, светлые кремовые брюки великолепно гармонировали с шоколадной итальянской обувкой на подошве толщиной в два пальца. В подобном виде Пал Нилыч был похож не на удачливого дельца, не на охотника – специалиста по отстрелу бесхвостых тигров и даже не на загадочную личность, продававшую оптом и в розницу экзотические сны. Сейчас он более всего напоминал маститого мэтра – возможно, скульптора или писателя, ваявшего с равным успехом статуи или романы, причем всякому было ясно, что и то и другое он делал с отработанной за долгие годы творческого труда лихостью, сноровкой и монументальностью. Стоило только заглянуть ему в лицо, в глаза, слегка насмешливые и пронзительные, как у дельфийской сивиллы, оценить вальяжное достоинство движений, уверенность и силу жестов – стоило только сделать все это, как невольно напрашивался вывод: если уж такой человек берется за резец, то статуя будет размером с башенный кран, если же он присядет к пишущей машинке, то создаст никак не меньше трех тысячестраничных томов за раз.