Скифы в остроконечных шапках

Сначала он ехал медленно, прислушиваясь к каждому звуку, потом дал Олешке волю. Через пять перелётов стрелы, там, где оставил пастись Белонога, он натянул поводья и свистнул длинным посвистом. В ответ прозвучало далёкое ржанье, послышался топот копыт. Арзак снова свистнул. Топот всё ближе, рядом… И вот уже умный, преданный и выносливый Белоног ткнулся в колено хозяина. Арзак потрепал Белонога по шее, пересел в собственное седло, повод Олешки намотал на запястье.

Пять дней Ксанф и Филл скакали вслед за дружиной. На шестой день открылось зрелище удивительнее любого представления, разыгранного актёрами в масках.

Раздвигая зелёные волны травы, плыл, извиваясь, огромный, радужный змей. Он состоял из кибиток и ярко одетых всадников. Вопли и звон висели над змеем, как длинное облако.

— Торжественно, правда, Ксанф? — сказал Филл. — Ты бы хотел, чтобы тебя хоронили с такими почестями?

— Разыскать бы скорее кибитку, — с трудом отозвался Ксанф. От усталости его лихорадило. Филл в седле оказался выносливей, как ни обидно было это признать.

— По таким приметам, как женщина со шрамом и женщина в золоте, быстро отыщем. Вперёд!

Ксанф и Филл, отстав от дружинников Иданфирса, двинулись вдоль ползущего змея. Они разглядывали каждую кибитку, но ту, которая быланужна, не находили. Арзак забыл им сказать, что кибитка царской жены едет близко от царской повозки. Вдруг среди неумолчного звона Филл расслышал знакомую с детства песню.

— Пала ночная роса, прилетели жужжащие пчёлы, — негромко выводил чистый высокий голос.

— Она! — крикнул Филл. Хорошо, что в шуме никто не расслышал.

— Погоди, надо удостовериться.

— Чего там удостоверяться, вон и собака рядом.

— Хайре! — сказал Филл, догнав кибитку, поднятую над землёй высокими, в рост человека, колёсами.

Ехавшая у задних колёс на пегой лошадке женщина оборвала песню и обернулась. Её правую щеку рассекал широкий рубец.

— Хайре, — поспешил сказать Ксанф.

Женщина смерила обоих внимательным взглядом.

— Молчите, — сказала она быстро и строго. — Отвечайте только на вопросы. Привезли?

— Привезли.

— Передайте так, чтобы никто не видел.

Ксанф поравнял Гнедка с пегой лошадкой и незаметным движением передал амфору.

— Где Арзак? — спросила женщина, пряча амфору.

— Послан скифским царём к Дарию. Будет дней через пять.

— Вы из Ольвии? Возвращайтесь домой. Всё.

— Нет. Вернёмся вместе с Одатис.

— Ко мне не приближайтесь ни днём, ни ночью. Если нужно будет — дам знак, держитесь поблизости.

Кибитка проехала вперёд.

Выпей нектар, что подаст тебе в амфоре мата, Сладко ли, горько ли — счастье придёт, —

пропела Миррина, заменив слово «брат» словом «мама».

Мелодия песни сама собой стала весёлой. Могло ли иначе быть, если в сумке лежала амфора — маленький хрупкий сосуд, заключавший в себе целую жизнь? Докончив песню, Миррина подъехала к Гунде.

— Не прикажешь ли рассказать историю, царица?

— Нет.

— Ты говорила, что хочешь узнать о геройстве Геракла?

— Теперь не хочу, убирайся! — Глядя прямо перед собой, вцепившись в колени унизанными перстнями пальцами, Гунда с отчаянием прошипела: — Приехал сын старшей, дело к концу поведёт. Не до чужих историй — своя завершилась.

Широкое красивое лицо исказилось словно от боли.

— Чем помочь тебе, Гунда? — печально спросила Миррина.

— Прочь с глаз, рабыня! Твоё дело реветь из-за девчонки.

— Мата, не плачь, — донеслось из кибитки.

— Молчи, зверёныш! — крикнула Гунда.

Лохмат у задних колёс залился лаем.

— Я буду плакать и о тебе, царица, — сказала Миррина и, не в силах ждать дольше, добавила: — Позволь передать Одатис горшочек пчелиного мёда.

— Сказано, прочь, колдунья! Сказано, не позволю.

На следующий день разговор повторился.

— Царица, неужели тебе во вред, если Одатис полакомится мёдом? Смотри, горшочек совсем маленький.

— Отнять твой проклятый горшок, и дело с концом! — вскричала, теряя терпение, Гунда.

Миррина отъехала к задним колёсам. Отчаяние захлестнуло тяжёлой волной. Двигаться, петь, развлекать царицу, выслушивать грубые окрики — силы на трудный путь она находила в ожидании. Зарубки на гребне день ото дня приближали к ней амфору. Но вот настой у неё в руках, и она не знает, как поступить дальше. Одатис в темнице. Крепче камня отгородил её белый войлок. Как пробиться сквозь страшную стену? Где уязвимое место, в котором можно проломить брешь? Если бросить амфору прямо в кибитку — Гунда отнимет. Ночью, когда Гунда спит, дружинники глаз не смыкают. Миррина пыталась пробраться ночью к кибитке, и ничего не вышло: прогнали её.

«Взрезать войлок с той стороны, где Одатис! — пришло вдруг Миррине в голову. — Если даже меня убьют, всё равно Одатис выпьет настой». Но едва Миррина успела подумать, грянул вопль, какого давно не было слышно:

— Оу! Оу! Царь! Гунда, радуйся!

Размахивая акинаками, дружинники ринулись на кибитку. Лохмат едва успел выскочить из-под копыт, и заслон из пятидесяти человек оттеснил Миррину назад.