Скинхед

Я выкрикиваю эти слова, куда громче, чем они бьют из динамиков, я заглушаю своими криками все вокруг.

Мы уже расходимся, но я чувствую такой подъем, такую энергию — на все готов ради России.

По дороге домой половины ребят нет с нами, где-то даже Федьку потерял, но я еду с Учителем и несколькими ребятами. Мы все возбуждены, в нас горит огонь, который уже никогда не погаснет. Я никогда не стану прежним, словно хищник, попробовавший человеческую плоть. И у всех в глазах я вижу тот же огонь. В вагон заходит мятый чернявый старый мужичок с какой-то соломенной корзиной, и пахнет от него землей, потом и чем-то еще, от чего меня просто тошнит. Но в руках у него мобильный и последние слова, что мы слышим, это «Гамарджоба, генецвале». Учителя от отвращения даже передергивает и это видно по его лицу. Мужик, завидев нас, вжимается в дверь вагона, но уже поздно, поезд тронулся. На две минуты он заперт с нами. Мы только ждем знака Учителя, чтобы разобраться с этим сыном кишлака, так неразумно покинувшем свою малую родину. Учитель успокаивает нас:

— Спокойно, ребятки, сегодня нам не нужны проблемы, — он подходит к этому черномазому так близко, что тот готов исчезнуть.

— Ты понимаешь, что ты на этой земле не нужен? Что ты здесь лишний? — даже мне стало страшно от того, как прозвучал голос Учителя, стук колес поезда не заглушают этих слов.

Учитель смотрит на эту черную шваль, и мы видим, как он боится, у него стекает каплями пот по лицу, он весь трясется крупной дрожью.

— Ты просто головой кивни, что понял меня, — кавказец медленно кивает головой. — Если ты завтра все еще будешь в Москве, то послезавтра я найду тебя и убью. Лично. Ты меня понял? — Кавказец снова кивает головой. — Ты же веришь, что я это сделаю? — еще один кивок.

Вагон останавливается на Новослободской и черный буквально вываливается кулем из вагона и бежит. Мы из окна вагона видим, как он, поскользнувшись на мокром мраморе, падает, неуклюже встает, и снова бежит. Учитель начинает смеяться, и мы за ним вторим.

— С этой мразью только так и надо общаться, они по-другому не понимают. Я же не буду со всякой сволочью говорить как с равным? Цивилизованно себя можно и должно вести с нормальными людьми, а с черными надо говорить на «черном» языке. Они только так и понимают. Иначе до них не доходит, — Учитель говорит рубленными фразами и мы понимаем, что именно так себя и должны вести. Благородство и принципы цивилизованного человека должны сохраняться только для цивилизованных нормальных людей, а для чёрных они не нужны.

Осенние каникулы получились что надо. Оставшиеся дни я провожу в клубе, на тренировках. После митинга я чувствую особую связь со своим братством. Мне еще в детстве хотелось иметь брата, а теперь у меня много братьев.

— Артем, а откуда обновка взялась? — мамка на бюллетене уже второй день. Она гриппует и заодно занимается моим воспитанием. По ней — одно другому не мешает. Середина ноября и приходится ходить в школу, которая все больше и больше мешает тренировкам.

— Мам, да я ее уже третий месяц ношу, — не найду слов, что ж еще сказать.

Надо же было в такую холодрыгу напяливать куртку, есть же у меня пуховик. Теперь допроса не избежать.

— Мне ее друг подарил.

— И кто он, этот дружок-миллионер? Не Федор ли? — она плавно переходит на визг и тут же, схватившись за горло, исходит кашлям, беспрестанным чихом. Термометр подтверждает худшее — температура. Охая и ахая, она решается на то, что делает в самых крайних случаях — вызывает врача. Приехавший неожиданно быстро «Пилюлькин», потрогав ее лоб, ставит диагноз: «Ангина в острой форме». Выписав кучу лекарств, человек в мятом, грязном халате грозно предупреждает: «Если не отлежаться — не миновать осложнения». Мамка со вздохом соглашается открыть бюллетень, хотя ясно, что институт без Ивановой несомненно пропадет за ту неделю, что она проведет дома. Теперь у мамы появляется неограниченная возможность разобраться с курткой. Придется идти на признание.

— У нас в тренажерном зале есть один товарищ, он уже взрослый, его Михаилом зовут. Мы с ним вроде как друзья, вот он и подарил мне куртку.

И все же иногда хорошо обдуманная ложь лучше глупой правды. Во всяком случае, полезней. Что толку в правде, если она никого не убеждает? Последовавшее заявление мамы свидетельствовало о том, что моя честность вознаграждается вовсе не тем, на что я вправе был рассчитывать.

— Артем, ты столько времени проводишь в своем тренажерном зале, что меня это начинает тревожить. Я, пожалуй, на днях приду поглядеть на твои тренировки. — Она поджала губы, и насколько я знал маму спорить с ней в этот момент бесполезно. Все равно, не переспоришь. — К тому же занятия в зале бесплатные, и это меня очень настораживает.

— Ну, хочешь я буду платить? Брать у тебя деньги и отдавать за бесплатные тренажеры? — если ее развеселить, то она отвлечется от клуба.

— Артем, про бесплатный сыр в мышеловке слышал?

— Мам, как ты можешь так говорить? У нас там все по-честному.

— Вот очень хорошо, я и взгляну, чтобы убедиться лично.