– Держи, брат, – пожал протянутую ладонь Ваня. Честно говоря, внутри что-то свербило, когда он вспоминал про Алку и Костыля, но Ваня приказал себе об этом забыть. Все равно думать на такие сложные темы у него получалось не очень. Мысли скакали, прятались по закоулкам, никак не соединяясь в одну стройную цепочку. То выплывало начало, то конец, а то вдруг середина. А вот чтобы вместе, когда все ясно и просто, как говорится, логически – никак. Да еще свои, местные девчонки, крутившиеся в организации, узнав, что у Вани с Алкой – все, просто наперебой принялись на Ване виснуть. Видно, восторгами о его мужской неутомимости подружка делилась охотно.
А потом нарисовалась и она сама. Тогда, в институте. И они первый раз сделали это в общественном туалете. И все понеслось по-новой.
– Ну что, капитан... – Стыров тяжело поиграл желваками. – Откуда у нас такой неконтролируемый всплеск? За неделю – два случая! Кто?
– Я не ясновидящий, – нахмурился Трефилов. – Сами знаете, сколько мелких группок по городу шляется. Три, пять человек. Как их контролировать? Даже из наших никто не знает, чья это работа.
– Вот что я тебе скажу, Путятя, – полковник взглянул на подчиненного с нескрываемой ехидцей, – любое пугало хорошо только тогда, когда управляемо. Не боишься, что наше пугало оживет, да и на нас с тобой кинется?
– Не боюсь, – ухмыльнулся Трефилов. – Наживка по самый желудок проглочена, а удилище в наших руках.
– Товарищ полковник, Москва на первой, – доложила секретарь.
Стыров поздоровался, некоторое время слушал журчащую густым басом трубку.
– Неужели настоящий погром? – удивленно покачал головой он. – Совсем рядом со столицей! Ну а милиция-то куда смотрит? Что? Явились через два часа, когда все закончилось? Даже так? И сам погром ровно два часа длился? Надо же, какое совпадение... Как это – выборочно? Знали адреса проживания всех армян? Даже не зарегистрированных? По ним и шли? Да где ж они их взяли? Неужели в милиции «крот» завелся? Постойте, припоминаю, где-то такое уже было... Нуда! В Сумгаите! Охо-хо... Беда... Нет, не волнуйтесь, у себя мы такого не допустим. Конечно, прямо сейчас и распоряжусь!
Положил трубку, довольно уставился на Трефилова:
– Слыхал? Вот столица отличилась! Это тебе не два наших инцидента.
– Если я правильно понял, у нас нечто подобное должно было состояться в субботу?
– Правильно понял. Опять столица дорогу перешла! Но нам же для большого брата не жалко, так? Значит, мы наоборот развернем непримиримую войну. Когда уже прокуратура дело этого Баязитова в суд передаст? Чего тянут?
– Да там врачи кобенятся, говорят, слаб очень.
– Слаб не слаб – какая разница? Накачаем перед судом, чтоб как огурчик был, а там пусть подыхает, не жалко. Нам сейчас глотку правозащитникам заткнуть надо. Эх, досада, высшей меры нет. Расстреляли бы этого ублюдка, нам бы весь мир рукоплескал, а то воняют, что мы фашистов, как карасей, разводим.
– Вы прямо как Пушкин, тащ полковник, – хмыкнул Трефилов.
– В смысле? – насторожился Стыров. – Стихами, что ли, говорю?
– Да нет, он в одном из писем сказал, типа, что презирает свое отечество с ног до головы, но ему неприятно, если иностранцы разделяют такие мысли.
– Знаешь что, пушкинист, – улыбнулся Стыров, – ты эти слова почаще своим подопечным цитируй. Хотя бы тем, кто знает, кто такой Пушкин. Что у нас с атрибутикой?
– Все есть. Книги, нашивки, наклейки.
– А вот это ты видал? – Стыров протянул листок, распечатанный из Интернета, на котором чернело фото нарукавной нашивки «GIVE RACISM THE BOOT». – Смотри, любой может заказать. Сто тридцать рэ за штуку.
– Дай расизму пинка? Интересно! А что Петренко говорит?
– Он не говорит, он выполняет. Продавца уже нашли. Вот адрес. Пошли ребят, чтобы скупили все и еще закажи штук двести. Нет, лучше триста. Нам скоро все это очень пригодится.
– Значит, начинаем новый этап? – обрадовался Трефилов. – Отлично! А то скука смертная!
Какая огромная, оказывается, у нее квартира! Валентина шатается из угла в угол, подбирая с пола невидимые соринки. Бимка, тихонько поскуливая, телепается за ней. Господи, как все изменилось, и как быстро! Еще месяц назад они друг об друга стукались! Катюшка вечно приводила кого-нибудь из подружек, девчонки весело хохотали или баловались вот тут, в большой комнате, на ковре. Ванечка вечно их щипал и шлепал, чтоб не приставали с глупыми вопросами. Бимка носился как оглашенный и тявкал как самый счастливый из псов. Валентина, устав от шума и гама, частенько прикрикивала на детей, чтоб угомонились.
А сейчас...
– Бимка, хоть ты погавкай, чтоб не как на кладбище, – просит она. – Ни Катюшки, ни Ванечки, одни мы с тобой...