Скиталец

— Я не думаю, что мой пра-пра-пра-дедушка мог предвидеть что-либо из этого, но держу пари, он был бы в восторге от этого.

— Из-за чего? — спросил Ронин. — Из-за того, что случилось с миром?

— Нет. Он возненавидел бы это. Я имею в виду то, как эволюционировали боты. Его работа, если разобраться, была самой основой того, как вы работаете сейчас. Все, что было с тех пор, как… вы разработали все самостоятельно. У тебя есть жизнь. В старом мире одной мысли об этом было достаточно, чтобы вызвать повсеместную панику.

Уилл выбрал еще несколько инструментов, наблюдая за монитором, когда он вставил их в отверстие от пули и начал ремонт. На электродах Ронина заплясали искры, но лишь на расстоянии.

— Означает ли это, что война началась из-за ботов?

— Я так не думаю. Честно говоря, сейчас трудно сказать, почему это произошло, даже с теми записями, которые у нас есть. Я думаю, что это происходило долгое время. Возможно, всему виной были боты, но это было скорее оправданием, чем что-либо еще. Весь смысл в том, что у вас есть свобода воли. Вы можете испытывать эмоции, у вас есть сомнения и сожаления, вы можете влюбиться. Вот что значит быть человеком. Речь никогда не шла о том, чтобы быть органической двуногой формой жизни, произошедшей от приматов.

Ронин лежал в тишине, игнорируя вибрации, пульсирующие внутри, пока Уилл работал. Это не могло быть так просто, не так ли? Он скитался десятилетиями, испытывая лишь мельчайшие намеки на эмоции, никогда не подозревая, насколько сильными они могут быть, пока не появилась Лара.

Всегда ли он обладал способностью к более глубоким чувствам?

Возможно, ответ был прост — он всегда был способным, но потребовалась Лара, чтобы дать ему повод для заботы. Она зажгла его эмоции, и теперь они ярко горели. Она была катализатором его эволюции.

— У тебя также есть свобода воли, — сказал Ронин. — Твое имя определяет тебя не больше, чем я своими частями тела.

— Ты прав, — ответил Уилл, улыбаясь, — но я все равно потратил много времени, беспокоясь об этом. Это то, чему нужно соответствовать. Семейное наследие, которое может легко затмить все, что я мог бы сделать. Что важно, так это то, что мы сохранили его видение в этом месте. Боты и люди сосуществуют, имеют отношения, живут бок о бок. Я не могу отрицать, что горжусь тем, что являюсь частью этого.

— Я многим обязан тебе и твоим предкам, Уилл Андерсон.

Уилл снова рассмеялся.

— Не поймите меня неправильно — я испытал огромное облегчение, когда узнал, что у нас будет девочка. Это прервало цепочку сыновей, насчитывающую шесть поколений. Это означало, что мне не нужно было придумывать какой-то предлог, чтобы объяснить папе, почему я не собираюсь называть своего ребенка Уильям Джозеф Андерсон Седьмой.

Эти поколения приходили и уходили, пока Ронин ходил по Пыли. Он знал о цикле человеческой жизни, но никогда не рассматривал его более чем поверхностно. Так много людей объединились, создали семьи и вырастили детей только для того, чтобы этот процесс повторился.

— Ньютон сказал мне, что были люди и боты, которые собирались вместе, чтобы образовать семьи, — сказал Ронин.

— Да. Никто точно не знает, сколько их было раньше. Но здесь, на базе, их около дюжины. Думаю теперь еще одна, раз вы двое здесь.

— Они… усыновляют детей? — почему он был обеспокоен этим? Было ли это результатом грубых эмоций или невинного любопытства?

— Обычно здесь не так много сирот бегает. У самцов-синтов есть способ размножаться, пока есть донор. На самом деле это не очень сложно, и мы делали это несколько раз за последние годы.

Ронин кивнул, отворачивая голову от монитора, пока Уилл продолжал ремонт. Обрадуется ли Лара, узнав эту новость? Примет ли она эту идею или отвергнет ее наотрез?

Примет ли он это? До появления Лары любовь была просто словом, не имевшим для него особого значения. Изменился ли он уже настолько, что был готов производить потомство и растить детей? Мысль о заботе о человеческих детенышах была более тревожной, чем блуждание по бескрайним пустошам…

Время шло, Уилл и Ронин переходили от дружеского молчания к непринужденной беседе. После завершения внутреннего ремонта за дело взялись автоматические машины, хотя Уилл остался за пультом управления, чтобы следить за их работой. После того, как его оболочка была запечатана, Ронин вошел в эпидермальную камеру — Уилл назвал ее преобразователь, что казалось гораздо более практичным названием.

Когда Ронин вышел из преобразователя, он взглянул на свое туловище. Теперь его кожа была одного оттенка — результат его последнего визита в клинику. Осознание этого пришло со странным чувством потери.

— Почему ты проводил внутренний ремонт вручную? — спросил Ронин, натягивая одежду. Он слишком долго был вдали от Лары. Продолжающегося писка ее кардиомонитора было недостаточно, чтобы успокоить его, но его любопытство было неподдельным.