Скитальцы

Эдеварт отпрянул от шкипера: Ты хочешь сказать, что рыба ещё не была высушена, когда ты ушёл оттуда?

Нет, разумеется! Зачем её сушить, если ей всё равно идти на дно!

Эдеварт, чуть не шепотом: Как это, идти на дно?

Нурем: Я так понял хозяина. Но я тебе ничего не говорил!

Эдеварт усомнился, что Нурем сказал ему правду, и ушёл от шкипера в полном смятении. Может, этот старый хитрец выгораживает себя, намекая, что потопил галеас по приказу хозяина? Ещё в первый день их знакомства внешность Нурема показалась Эдеварту какой-то зловещей, заросшая седой щетиной шея внушала страх; самоуверенный, бесстыжий, шкипер открыто говорил о своих проделках и хвастался ими. Мне бы хотелось, чтобы он умер, исчез, подумал Эдеварт. Это он научил меня зимой красть при покупке рыбы, и что у меня в результате осталось?

А вот отношение Эдеварта к хозяину, несмотря ни на что, было иным: во времена своего величия этот человек тоже не чурался мошенничества и обмана, теперь же он бился, как вытащенная из воды рыба, но даже сегодня безграничное тщеславие не покидало его. Эдеварт сам не понимал, почему в нём вдруг проснулось сострадание к хозяину, уж не потому ли, что он и себя считал причастным к его разорению, кроме того, он по-простецки сострадал этому разорившемуся богачу. Он вспомнил, как во времена его детства один ленсман из-за пьянства лишился в Поллене своей должности, Эдеварт тогда плакал от жалости к ленсману и молил Бога помочь ему. По слухам, доходившим до Эдеварта со всех сторон, дела Кноффа шли из рук вон плохо, мадам Кнофф похудела и осунулась — теперь ей приходилось помогать йомфру Эллингсен по хозяйству. Сам Кнофф по-прежнему ходил с золотой цепочкой на жилетке и золотыми часами, но скоро должен был лишиться и их.

Эдеварт начал всерьёз беспокоиться за своё жалованье; кто знает, сможет ли Кнофф рассчитаться с ним, как положено, а если нет, что тогда ему делать? У него было хорошее платье, карманные часы и новое золотое кольцо, но ведь помимо этого — ничего. Правда, теперь он стал хозяином Доппена. Но зачем ему эта усадьба? Ладно, будь что будет, на худой конец всегда можно вернуться в Поллен и пойти зимой на Лофотены, как раньше; во всяком случае, он решил быть покладистым при расчёте и не спорить с хозяином, которому сейчас и так приходилось не сладко. Больше он ничем не мог помочь Кноффу.

В воскресенье он взял взаймы лодку и отправился «к себе», в Доппен. Зелёный залив стал серым. Дом стоял пустой, загонов для скота больше не было, только водопад шумел по-прежнему. Эдеварт постоял на сеновале, вспоминая всё, что он там пережил, потом закрыл ворота и пошёл в чулан; оказалось, что Лувисе Магрете оставила ему покрывало. Господи, как будто ей не о чем было думать накануне отъезда! Он осторожно свернул покрывало и унёс с собой; в дровяном сарае по-прежнему стоял его лом, но Эдеварт не стал его трогать — камни на лугу так никто и не убрал.

Когда-то здесь жили люди, они пустили корни в этом доме, здесь они горевали и радовались, теперь же дом опустел. Кругом тишина, ни звука, только шум водопада в лесу. Оборванные корни тянутся за скитальцами туда, куда они уехали, но здесь этого не видно...

В понедельник утром Эдеварт пошёл в лавку, покупателей там не было. Младший приказчик Магнус снимал с полок оставшиеся рулоны ткани, смахивал с них пыль и клал обратно, для этой работы за глаза хватало одного человека.

Эдеварт постучал и вошёл в контору, поздоровавшись, он спросил: Может, мне теперь лучше уехать, как по-вашему?

По-моему, тебе следует остаться, ответил Кнофф. Хочешь, чтобы я тут крутился один? И что только творится с людьми? На носу рождественская торговля! Однако Кнофф тут же ухватился за его слова: Значит, ты хочешь уехать? Ладно, тогда давай рассчитаемся! Мы так ничего и не решили про этот невод для сельди, но давай начнём с конца: сколько времени ты проработал в лавке и сколько времени у тебя ушло, чтобы отдраить и покрасить шхуну? Кнофф с воинственным видом взял карандаш, готовясь отстаивать свою выгоду.

За это я денег с вас не возьму, сказал Эдеварт. И когда Кнофф с удивлением поднял на него глаза, объяснил: Это и работой-то назвать нельзя.

Из Кноффа словно выпустили воздух, воевать было не с кем. Он улыбнулся почти грустно: Первый раз кто-то из моих людей по своей воле отказывается от платы за работу; напротив, обычно все считают, что я плачу слишком мало.