Скитальцы Гора

К моему удовлетворению, я видел, что далеко не все мужчины были полностью убеждены в его словах. Новости на Горе, конечно, не всегда доходят в изначальном, правильном их толковании. Кроме того, учитывая расстояния и методы их передачи, а иногда затруднения и опасности, возникающие в пути, они далеко не всегда распространяются достаточно быстро. В немалой степени, это может зависеть от таких простых вещей, как удача посыльного, и того кто и кому передаёт. Я нисколько не сомневался, что на Горе нашлось бы немало городов, в которых даже не знали, о падении Форпоста Ара. Не стоит забывать и о том, что в подобной обстановке, люди склонны необузданно раздувать слухи. Если зачастую бывает трудно установить правду даже на суде Убара, возможно из-за неточностей и искажений в отчётах из подконтрольных городов и деревень, то, что говорить о проблемах в отделении правды от вымысла, с которыми сталкиваются обычные люди на рынках, в термах и тавернах.

— Даже если Сафроник мёртв, что, конечно, не так, — сердито сказал Октантий, — это не имеет никакого значения.

Мужчины выжидающе смотрели то на своего вожака, то друг на друга.

— Золото, — объявил Октантий, вынимая мешочек на шнурке из-под своей туники, — здесь!

— Ай-и! — обрадовано закричали несколько человек.

Я, конечно, предполагал, что золото будет у Октантия с собой, поскольку он пообещал мне, что принесёт его, но, честно говоря, особенно на это не рассчитывал. Всё же сто золотых монет, это необыкновенно большая сумма по гореанским меркам, чтобы носить её с собой, особенно если это стандартные золотые тарны. В действительности, для Гора это — целое состояние. Признаться, я скорее ожидал, что он мог принести не золото, а только извещение на то, чтобы получить его в одном из банков, больше похожих на цитадели, на улице Монет в Брундизиуме. В этом случае я бы просто попытался подвергнуть сомнению подлинность такого извещения. Думаю, большинство из его проходимцев, скорее всего, не умели читать. Кроме того, они относились к тому виду мужчин, которые обычно не склонны доверять финансовым бумагам, таким как кредитные письма, платёжные поручения, чеки и прочим. В конце концов, такие документы мало походили на монету на ладони или женщину в руках.

— Брось мне вызов, — пригласил я Октантия, вызвав только кривую улыбку на его лице. — Если она тебе так нужна, подходи, разыграем её на клинках.

Он затянул горловину своего кошелька и спрятал обратно под тунику.

— Она — ничто, всего лишь имущество, — заметил я. — Пусть она станет на кон нашего состязания.

— Не вижу в этом смысла, — развёл руками Октантий.

— Дерись! — крикнул я.

— А почему я должен драться с тобой? — осведомился он. — Она уже и так практически моя.

— Дерись! — повторил я.

— С какой стати? — поинтересовался он у меня. — Что я смогу получить, вступая в драку с тобой, чего я уже не имею?

— Трус! — презрительно бросил я.

— Ты не знаешь этого, — пожал он плечами, — да даже если бы это было верно, то Ты всё равно не сможешь этого узнать.

— Трус! — сердито повторил я.

— Думаю, что я достаточно храбр, насколько это достаточно для мужчины, — усмехнулся Октантий. — С другой стороны я не считаю храбростью прыжок в пропасть или в челюсти ларла.

— То есть, Ты признаёшь свою трусость? — уточнил я.

— Твои оскорбления, — заметил он, — было бы более уместно отсылать к моему уму, а не к храбрости, раз Ты решил, что сможешь столь бесхитростно манипулировать мною.

— Дерись! — потребовал я.

— Насколько я знаю, Ты уже прикончил нескольких из моих людей, — сказал Октантий, — так вот, среди них были двое, кто намного превосходил меня в искусстве фехтования.

— Если Ты не будешь драться, — заметил я, — Ты потеряешь лицо перед своими людьми.

— А я им не капитан, — развёл он руками. — Я — их наниматель.

— Что ничего не весит, но склоняет чашу весов, поскольку тяжелее золота? — спросил я.

— Меня не интересуют загадки, — отмахнулся мужчина.

— А что насчёт чести? — осведомился я.

— Неудобство, — пожал он плечами, — препятствие на пути, мешающее двигаться быстрее.

— И всё же, Ты кажешься мне тем, — неуверенно заметил я, — у кого, когда-то было иное понятие о чести.

— Я перерос это, — заверил он меня.

— Самая опасная ложь, — сказал я, — та, которой мы обманываем себя.

— Да, когда-то у меня была честь, — признал Октантий, — давно, далеко отсюда, но я пожертвовал ею ради женщины, которая потом решила, что надо мной можно насмехаться и вытирать об меня ноги.

— И что же с ней случилось? — полюбопытствовал я.

— Когда я видел её в последний раз, — усмехнулся он, — она была закована в цепи голой, и работала вальком у большого чана с кипящей водой в общественной прачечной.

— А как она туда попала? — спросил я.

— Так я же её туда и продал, — засмеялся Октантий.

— Вспомни о своей чести, — призвал я его.

— Думаю, что завтра будет ещё не поздно сделать это, — насмешливо ответил он, поддержанный смехом своих людей.

— Раз боишься сам, тогда пошли их против меня, — предложил я, проводя мечом вдоль кольца собравшихся, — одного за другим!

Смех сразу стих, и его наёмники тревожно заозирались.