Читаем Скитания полностью

Встреча с ним — уехавшим из России с Белой армией — оставила у Лены и Андрея двоякое впечатление: с одной стороны, живой памятник истории, человек, знавший всех знаменитостей — от Есенина и Маяковского до Шаляпина и Рахманинова, а с другой — была в нём какая-то странная застывшесть, как будто он просто перешёл из одного века в другой — и замер. Было в нём много злости, но мало жизни. Изумляли его одновременная искренность и окаменелость. Он был хранитель, но не больше. Профессор из Йеля был поживее.

…Понемногу утихал ужас перед сумасшедшими на улицах, в карманах всегда были наготове бумажки по доллару, чтобы отдать в случае нападения, соблюдались и другие предупреждения. Вой сирен, пар из-под земли меньше ассоциировались с адом. Поездки в метро по-прежнему были, однако, довольно мучительными.

Почему-то люди в вагонах метро избегали смотреть друг другу в глаза, они вообще не замечали друг друга.

«О чём они думают?» — спрашивала себя Лена.

А дни мелькали, как встречи. Манифест «Независимых» был разослан в сто пятьдесят организаций. Изучался английский, читались собственные статьи, светила надежда.

— Но где она, американская жизнерадостность? — говорила Лена. — Вот что меня удивляет.

— О, видела бы ты, как они хохочут в офисах! — отвечала, улыбаясь, Люба. — Правда, не всегда.

— А ты зато не видела нашего священника-хохотуна из самолёта, — парировала Лена.

— Здесь можно жить, — вмешался Андрей. — Какой огромный мир! Надо его понять и узнать до конца.

Иногда возникающее, внезапное ощущение какой-то дикой свободы овладевало им. Он стоял в центре Нью-Йорка, между небоскрёбами и монотонно-обезумевшими рекламами, вглядываясь в толпу и поражаясь животности её.

«Вот каждый из них сам по себе, — думал он. — Как волк. Один волк в машине, в золотых часах. Другой — чёрен от грязи. И никому до тебя нет никакого дела. Ты один. Делай что хочешь. Закон запрещает только то, что уже невозможно не запрещать. Но и это можно обходить, при удаче. Иди и прогрызай себе путь сквозь живую стену. Ты один в целом мире. Как в первобытных джунглях. И только один вопль с экранов ТВ, с реклам, один призыв: наслаждайся, наслаждайся, наслаждайся! Где-то это отвечает каким-то забытым инстинктам в человеке».

И пар свободы окутывал его… Ему становилось смешно. «Ехал в двадцать первый век, — думал он, — а попал в каменные джунгли».

«Здесь никто не подаёт нищим, — говорил ему как-то Игорь. — Здесь можно только брать. Здесь ради денег можно всё».

…А Любочка Кегеян поступила, наконец, на работу, они с Генрихом быстро сняли квартиру и отдались новоселью.

8

Вскоре Андрею повезло: крупное американское издательство Doubleday взяло на рассмотрение сборник его лучших рассказов. Рукопись должны были прочитать специалисты по советской литературе, читающие по-русски, дать заключение, и от этого зависело, будет ли она переведена и опубликована. Переводчица из Doubleday, толстушка Энн русского происхождения, уверяла Андрея, что она не сомневается в том, что книга будет опубликована: рассказы исключительно сильные, мастерски написанные. Но она настойчиво советовала ему перейти к «документальной прозе» или, на худой конец, к романам. И дала адрес и телефон своей знакомой — крупной известной переводчицы русской литературы, специалиста по Булгакову и Платонову — Анны Гейзенберг. Та уже слышала об Андрее.

Кругов немедленно позвонил и был тут же приглашён на вечер к ней. Вечер состоялся через неделю. В обширной квартире в Манхэттене, на пятнадцатом этаже, Лена и Андрей встретили самых разных людей. Сама хозяйка, чем-то знакомая старушка, хорошо знала русскую литературу. Приглашённые — из эмигрантов, «интеллектуалы», как чуть иронически их называла сама хозяйка, журналисты, художники, фотографы из новой и старой эмиграции. В основном из новой. С некоторыми Андрей уже успел хорошо познакомиться, эти были уже «приятелями». Но своих друзей по Москве — Генриха, Любу и Игоря — Андрей и Лена здесь не увидели. Американцы представляли как профессорско-славистскую элиту, так и иные круги.

Всё было организовано по американскому принципу самообслуживания — каждый подходил к столу и брал то, что хотел. Гости разбились на группы, но переходили из одной группы в другую.

Виктор Лесицкий, лохматый журналист из новой эмиграции с радиостанции «Свобода», подошёл к Андрею, подмигнул ему, отхватил кусок колбасы, опрокинул в себя виски, опять подмигнул и спросил:

— Ну, как тебе аборигены?

— Ещё не совсем привык.

— Всё бы ничего, но много идиотов, — тихонько шепнул Виктор. — Не люблю оптимистов. Но если оптимисты ещё и идиоты, хуже быть не может.

— Разве среди них есть оптимисты? Не встречал.

— Смотря в каких кругах, старик. На улице, в метро, конечно, оптимистов не встретишь. Оптимист здесь разъезжает на «Кадиллаке» последней модели.

— А с интеллигенцией-то настоящей ты сталкивался?

— Ну, это уж по твоей части. Я здесь два года уже торчу, но, если честно, стоящих не встречал. Ни днём ни ночью.

И Виктор опять хлопнул вискаря. Потом сказал:

Перейти на страницу:

Все книги серии Мамлеев, Юрий. Сборники

Скитания
Скитания

Юрий Мамлеев — признанный мастер русской литературы, создатель жанра метафизического реализма. Его «Шатуны», «Московский гамбит», «Мир и хохот» стали классикой. Мамлеева не стало в 2015 году, но роман «Скитания», относящийся к позднему периоду его творчества, выходит впервые. И это совсем другой, непривычный для читателя Мамлеев: подчёркнуто-реалистичный, пишущий по законам автофикшна.Андрею казалось, что эта постоянная острота ощущений словно опутывала великий город на воде, но особенно его злачные и преступные места. Он решил, что эта острота — просто от ощущения повседневной опасности, войны нет, вроде все живут, но где-то реально на тебя всё время нацелен невидимый нож. Поэтому все так нервно искали наслаждений.«Скитания» — о вынужденной эмиграции писателя и его жены в США, поисках работы и своего места в новой жизни, старых знакомых в новых условиях — и постоянно нарастающем чувстве энтропии вопреки внешнему благополучию. Вместе с циклом «Американских рассказов» этот роман позволяет понять художественный мир писателя периода жизни в США.И опять улицы, улицы, улицы. Снова огромный магазин. Опять потоки людей среди машин. В глазах — ненасытный огонь потребления. Бегут. Но у многих другие глаза — померкшие, странно-безразличные ко всему, словно глаза умерших демонов. Жадные липкие руки, тянущиеся к соку, к пиву, к аромату, к еде. И каменные лица выходящих из огромных машин последних марок. Идущих в уходящие в небо банки. Казалось, можно было купить даже это высокое и холодное небо над Манхэттеном и чек уже лежал в банке. Но это небо мстило, вселяясь своим холодом внутрь людей. Манекены в магазинах странно походили на живых прохожих, и Андрей вздрагивал, не имея возможности отличить…ОсобенностиВ оформлении обложки использована работа художника Виктора Пивоварова «Автопортрет» из цикла «Гротески», 2007 г.

Юрий Витальевич Мамлеев

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Чикатило. Явление зверя
Чикатило. Явление зверя

В середине 1980-х годов в Новочеркасске и его окрестностях происходит череда жутких убийств. Местная милиция бессильна. Они ищут опасного преступника, рецидивиста, но никто не хочет даже думать, что убийцей может быть самый обычный человек, их сосед. Удивительная способность к мимикрии делала Чикатило неотличимым от миллионов советских граждан. Он жил в обществе и удовлетворял свои изуверские сексуальные фантазии, уничтожая самое дорогое, что есть у этого общества, детей.Эта книга — история двойной жизни самого известного маньяка Советского Союза Андрея Чикатило и расследование его преступлений, которые легли в основу эксклюзивного сериала «Чикатило» в мультимедийном сервисе Okko.

Алексей Андреевич Гравицкий , Сергей Юрьевич Волков

Триллер / Биографии и Мемуары / Истории из жизни / Документальное
Достоевский
Достоевский

"Достоевский таков, какова Россия, со всей ее тьмой и светом. И он - самый большой вклад России в духовную жизнь всего мира". Это слова Н.Бердяева, но с ними согласны и другие исследователи творчества великого писателя, открывшего в душе человека такие бездны добра и зла, каких не могла представить себе вся предшествующая мировая литература. В великих произведениях Достоевского в полной мере отражается его судьба - таинственная смерть отца, годы бедности и духовных исканий, каторга и солдатчина за участие в революционном кружке, трудное восхождение к славе, сделавшей его - как при жизни, так и посмертно - объектом, как восторженных похвал, так и ожесточенных нападок. Подробности жизни писателя, вплоть до самых неизвестных и "неудобных", в полной мере отражены в его новой биографии, принадлежащей перу Людмилы Сараскиной - известного историка литературы, автора пятнадцати книг, посвященных Достоевскому и его современникам.

Альфред Адлер , Леонид Петрович Гроссман , Людмила Ивановна Сараскина , Юлий Исаевич Айхенвальд , Юрий Иванович Селезнёв , Юрий Михайлович Агеев

Биографии и Мемуары / Критика / Литературоведение / Психология и психотерапия / Проза / Документальное