Скитания

Он также понял, что эта огромная, невероятная и таинственная, почти мистическая любовь к своей родине, которую он чувствовал, предполагает, между прочим, и соответствующее отношение к её государственности. Ибо то, что любишь, необходимо уметь защищать. И хотя русская государственность (как, впрочем, и любая другая), увы, не раз и не два грешила против своих людей, но в целом она надёжно защищала свой народ от озверелых захватчиков и обеспечила ему физическое и историческое существование, что в конце концов является решающим. И не будь её крепких стен — не было бы давно и русского народа. И это исторически необходимо правильный баланс — между самоопределяющейся, нестеснённой жизнью народа и суровой необходимостью защиты. И что, если этот баланс нарушается в ту или иную сторону, может быть катастрофа. Но особенно его тревожили мысли о защите, ибо он знал теперь, с кем Россия имеет дело.

Весь этот крутой и в то же время совершенно естественный для русского человека поворот в душе Андрея, несомненно, был бы квалифицирован в эмигрантской среде как просоветские настроения. Поэтому, само собой разумеется, он молчал обо всём, что происходит внутри его души, ибо отлично знал, к каким последствиям могут привести даже малейшие намёки на это. Он не решался говорить на подобные темы даже с Игорем и Генрихом — хотя чувствовал, что с ними, возможно, происходит нечто подобное. Может быть, в меньшей степени. Когда он оценил всё это, наблюдая за собой, то сказал Лене:

— Тебе в Москве когда-нибудь приходило в голову скрывать от лучших друзей собственные взгляды?

Та поняла сразу и сказала:

— Зато теперь мы узнали, как работает эта система свободы.

19

Между тем во внешнем мире тучи постепенно сгущались. Толстовский фонд был уже на пределе терпения, и никаких существенных источников дохода у Круговых не было. Несмотря на все вежливые улыбки, с которыми лучше было бы хоронить врагов, и на интеллектуальные профессорские разговоры, было ясно, что разразись катастрофа — никто не пошевельнул бы и пальцем. Божеству, хранящемуся в банках-храмах, нужны были человеческие жертвоприношения, и, когда это случалось, всё принималось как должное, порой даже с аплодисментами. Даже у некоторых эмигрантов Круговы стали замечать, к своему удивлению, некую тень злорадства (до «вежливых» им было, конечно, ещё далеко).

— Вы слышали?.. Потерял работу… Хи-хи… вы слышали? — передавалось по телефону. — Хи-хи.

Андрей решил про себя так: если ему суждено сделать в этом мире нечто фундаментальное, то судьба не допустит финальной катастрофы. Если же нет — туда и дорога. А потом сам смеялся над простотой этой дилеммы. И в то же время в глубине души он не верил, что простое отсутствие работы, невозможность её иметь может означать физическую гибель (во всяком случае, социальную). В Москве он только и мечтал о том, чтобы не иметь работы, и, когда действительно, к стыду своему, её не имел, был самым счастливым человеком, в том числе и социально. Фактически он до сих пор ещё жил в двух мирах: московском и нью-йоркском, и несовместимость их, абсолютная контрастность не позволяла ему до конца поверить в последний…

Но Любочка предупреждала (по телефону, встречаться часто времени не было):

— Андрюша, ты не представляешь, насколько это серьёзно — иметь работу.

И всё же Андрей в глубине души не мог поверить, что всё это коснётся его, а Лена, увы, уже почти верила…

Облезлый почтовый ящик на лестничной клетке всегда внушал Андрею ужас и отвращение: отказы со всех направлений и счета за отопление, за электричество, за то, что плюнул, за то, что ты живёшь, сыпались один за другим. Конечно, портки в лавках стоили недорого, но, если семьдесят процентов дохода сжирает квартира и отопление, от высокой зарплаты в случае, если эмигрант работал, остаётся призрак, в кино сходить — и то проблема.

И вот однажды, проходя мимо ящика, Андрей не удержался и заглянул всё-таки в него. Там лежал всего-навсего один маленький белый конвертик. Скромный такой — один на весь ящик.

«Опять какой-нибудь отказ», — с тяжестью в душе подумал Андрей и открыл конверт. Там значилось примерно следующее:

Дорогой господин Кругов, с большим удовольствием спешу сообщить Вам, что после Вашего посещения нашего университета мне удалось добиться разрешения принять Вас на работу.

Дальше следовало объяснение всей ситуации. Работа (пока временная) — преподавателя русской литературы (в основном на русском языке). Одновременно надо учиться в аспирантуре и так далее. Учебное заведение это находилось в трёх-четырёх часах езды от Нью-Йорка, в типичном американском университетском городке К., и было довольно известно, даже за пределами США. Многие знаменитости преподавали там.