Скитания Анны Одинцовой

Держа в руках деревянный священный сосуд, Анна удалялась от стойбища. Она была в длинном замшевом балахоне, который, по словам Ринто, служил не одному поколению энэнылынов. Душевное спокойствие и умиротворение до краев наполняли сердце, и Анна старалась даже двигаться размеренно, спокойно, чтобы не расплескать эти чувства. Слова моления пришли сами собой, едва она сосредоточилась и слегка прикрыла глаза. Хотя они изливались из самой глубины души, в то же время чувствовалось их внешнее происхождение, как отзвук, как эхо иного, находящегося за пределами бренного человеческого тела.

«Вот ты и стала энэнылыном», — подумала про себя Анна Одинцова, подходя к ярангам.

Но на ее лице не было улыбки.

11

Вылезая из самолета, Атата зацепился ногой за край проема и чуть не вылетел головой вперед, прямо в сугроб. Он был зол и готов излить свой гнев на первого попавшегося. Однако этим первым попавшимся оказался сам председатель Чукотского окружного исполнительного комитета товарищ Отке, только что возвратившийся из Москвы.

Чуть поодаль от летного поля, пересекавшего небольшое плато, возвышалось здание местного аэропорта — деревянный одноэтажный домик с небольшой башней — контрольной вышкой. В большой комнате жарко топилась печь, благо топлива было довольно — в нескольких километрах находились угольные копи с прекрасным, высококалорийным каменным углем, который залегал не так глубоко.

В теплом помещении по случаю прибытия большого начальства уже был накрыт стол с выпивкой и обычной местной закуской — лососиными пупками, кетовым балыком, строганиной из чира и вареными оленьими языками.

Выпили по первой, и Отке спросил Атату:

— Как твои успехи на фронте коллективизации? Учти, я дал слово Центральному комитету партии и Советскому правительству, что в этом году самая дальняя окраина великого Советского Союза станет краем сплошной коллективизации.

— Мы засекли два стойбища, — доложил Атата. — Одно явно стойбище Ринто, убежавшего с полуострова. А второе — это стойбище Аренто из Канчаланской тундры. До него мы доберемся скоро. Собачьи упряжки готовы, и старик с оленями далеко не уйдет. Думаю, что к лету достанем и Ринто.

— Ринто я хорошо знаю, — сказал Отке. — Он даже мне дальним родичем приходится по материнской линии, как, впрочем, и ты, — кивнул он в сторону Димы Тымнета. — Все мы в Уэлене родственники. Однако вот так получилось, что классовая борьба разводит нас в стороны.

— Я думаю, что Ринто не классовый враг, — подал свой голос Дима Тымнет. — Я его тоже хорошо знаю и помню. Он лучший певец и танцор и на состязаниях часто побеждал даже американских эскимосов. Он старый человек, который не понимает, что такое Советская власть. Может, ему просто надо объяснить все.

Тут подал голос молчавший до этого секретарь окружкома партии Грозин. Худой, желтый, он больше курил за столом, чем ел и пил.

— Ну, а как вы, товарищ Тымнет, объясните своему родственнику, что ему надо отдать своих собственных оленей в коллективное хозяйство? Что он вам скажет, когда вы ему объявите, что он уже больше не хозяин, а такой же рядовой работник, как и его пастухи-батраки?

— Да у него и батраков нет! — сказал Отке.

— Но он кулак, собственник! — возразил Грозин. — У меня есть данные чукотского отделения Министерства государственной безопасности.

— Да, он собственник, — согласился с ним Отке, явно смутившись замечанием Грозина. — Но, насколько и мне известно, у него нет батраков. Вместе с ним пасут стадо его два сына, да и невестки помогают. Никто ведь его не спрашивал: согласен ли он быть простым пастухом.

— Но ведь он убежал! — напомнил Грозин.

— Очень далеко убежал, — уточнил Атата. — Мы и не думали его там увидеть. Искали Аренто, а нашли Ринто.

— Значит, до окончательного раскулачивания осталось немного? — спросил Грозин.

— В этих районах, — уточнил Отке. — После Чукотского и Анадырского остаются еще Марковский, Восточнотундровский и Чаунский.

— Какая огромная территория! — недовольно заметил Грозин.

Атата тоже был недоволен. При сегодняшнем облете обнаружили только стойбище Аренто. Второго стойбища не оказалось: Ринто откочевал в неизвестном направлении.

Атата обрадовался, когда узнал, что самолет будет вести Дмитрий Тымнет, уроженец Уэлена, начинавший осваивать летное дело здесь, в Анадырском авиаотряде. Вернувшись после войны на Чукотку, Тымнет получил «Аннушку», как ласково называли неприхотливый биплан АН-2, который можно было посадить на небольшую площадку. Зимой самолет ставили на лыжи, а летом — на колеса. Зимние полеты были наиболее безопасными, потому что «Аннушку» можно посадить на любую ровную заснеженную поверхность. Но так думал Атата. А Тымнет, как оказалось, совсем не собирался рисковать и садиться где попало. Атата ругался с ним, ставил в пример знаменитого полярного летчика Водопьянова.

— Он садился на Северный полюс, а ты не можешь приземлиться на Канчаланскую тундру! — попрекал Атата, вглядываясь своими острыми глазами в унылый, покрытый снегами ландшафт.