Скитания Анны Одинцовой

— На Северном полюсе ясно, там под снегом везде лед, — огрызнулся Тымнет. — А здесь — может, кочки, может, бугор. Разобьемся, а у нас даже рации нет!

Атата втайне завидовал Тымнету, которого в Анадыре все любили и уважали от чистого сердца. К Атате тоже относились с известным уважением, но он чувствовал в отношении к себе страх. Люди боялись зловещего, таинственного учреждения, в котором он служил.

Возвращаясь из Ленинграда перед самой войной, он и не предполагал, что судьба неожиданно забросит его в Министерство государственной безопасности. Первый год жил в Уназике, ходил с отцом на охоту и понемногу приходил в себя. Туберкулез, открывшийся в сыром, чужом городе, чудесным образом исчез. Атата больше не кашлял, не потел по ночам, чувствовал себя бодрым и сильным. В конце войны, когда советские войска уже вошли в Европу, на Чукотку стали наезжать военные. Пошли разговоры о враждебности и коварстве бывшего союзника — Соединенных Штатов Америки. Но мало кто в Уназике верил тому, что родственники, живущие на острове Святого Лаврентия, в селении Сивукак вдруг ни с того ни с сего стали заклятыми врагами своих братьев, сестер, сватьев, близких и дальних родственников, оказавшихся за границами социалистического отечества. Приезжали не только военные в форме, но немало было и таких, которые больше спрашивали и слушали, нежели говорили сами. Сначала сведущие люди относили их к работникам НКВД, но выяснилось, что вместо этого учреждения теперь действует Министерство государственной безопасности.

В годы войны среди местного населения активно искали грамотных и способных людей, чтобы заполнить должности, для которых не хватало приезжих русских. К тому же считалось, что местные кадры являются самым ярким доказательством сталинской национальной политики, когда даже из таких отсталых племен, как эскимосы, выходят современные политические работники. Атата проучился год на курсах в Петропавловске-Камчатском и оттуда был послан на стажировку в Корякский округ. Доказав преданность и усердие, Атата был направлен в Чукотский район. Там он провел с успехом раскулачивание хозяйства Тонто. То, что там были человеческие жертвы, высокое начальство даже посчитало хорошим знаком: значит, работа проводилась с настоящей, революционной беспощадностью. Именно так и учили Атату. Грозин неоднократно повторял, что из-за отдаленности Чукотка отстает в развитии от центра на несколько десятков лет. Особенно в деле коллективизации. Он считал совершенно недопустимым существование, как он говорил, «феодальных хозяйств» на территории Советского Союза. «Это все равно, — сказал он на одном из совещаний, — как если бы на территории Московской области сохранялись какие-нибудь помещичьи хозяйства».

На окраине окружного центра, на левом берегу тундровой реки Казачки, за глубоко вросшей по самые низкие окна окружной тюрьмой, в старом покосившемся домике жили двое каюров, приданных Атате. Они приехали из залива Креста вместе с упряжками, состоящими из отборных, сильных упряжных собак. Рядом с домом выкопали в земле яму-увэран, наподобие таких, в которых хранился копальхен в прибрежных стойбищах. Атата сразу отказался от юколы — вяленой кеты для собачьего корма. Она намного уступала копальхену, который содержал и мясо и жир моржа и одновременно служил основной едой не только собакам, но и человеку. Правда, тангитаны утверждали, что запах копальхена для их обоняния невыносим, но Атата считал, что в этом деле надо руководствоваться не вкусами тангитанов, а собственными, тем более в экспедиции предполагалось присутствие только местных жителей. Он советовался по этому поводу с самим Грозиным, и тот одобрил: «Это правильное решение. Лучшее доказательство того, что революционные настроения рождаются в глубине местного населения, а не привносятся извне».

Каюры — Гатле и Ипэк — сладко спали в отведенном для них домике. На столе стояли пустая бутылка и растаявшие ошметки копальхена. Его тяжелый запах ударил в нос, и некоторое время Атата налаживал дыхание, прежде чем принялся расталкивать спящих. Хотя каюры и выпивали, но не так уж смертельно, как некоторые анадырцы, которые часто валялись прямо на улице. Гатле и Ипэк знали норму, к тому же побаивались Атату, который мог и поколотить.

Закрепленные на длинной цепи, собаки лежали в снежных ямках, пушистые, сонные, разленившиеся от долгого безделья. Некоторые зевали с негромким подвыванием, большинство равнодушно провожали каюров полузакрытыми глазами. Атата проверил все снаряжение — запасную упряжь, специальные налапники, похожие на крохотные торбазики, сшитые из толстой оленьей замши и нерпичьей кожи с завязками, проверил брезентовую палатку, запас керосина и стеариновых свечей. Остальное — чай, мука, сахар, табак, оружие и спирт находились у него дома.

— Отправляемся в путь послезавтра! — сообщил Атата каюрам.