Скитания Анны Одинцовой

Выехали ранним утром по заснеженному заливу, взяв направление на юго-запад. Светило солнце, блестел снег, и дальние синие горы казались плывущими над горизонтом. Сидя на скрипучей, тяжело нагруженной нарте, Атата мечтал, как ворвется в мирное стойбище Ринто и старый оленевод будет умолять его о пощаде. Однако пощады ему, скорее всего, не будет. Точно так же, как и его младшему сыну, который, несмотря на то, что был комсомольцем, на поверку оказался настоящим кулацким сынком. Это еще одно убедительное свидетельство того, что классовое сознание может передаваться через кровное родство. Парень проучился семь лет в советской школе, изучал историю Советской страны, деяния великой партии, которую ведет от победы к победе великий вождь Сталин! Давал клятвы верности партии, когда вступал в пионеры, потом в комсомол. Может, это хорошо, что он не поступил в Анадырское педагогическое училище, не стал учителем. Черт знает, чему он мог научить детей! Что касается Рольтыта, его можно оставить в стойбище. Но самым рядовым пастухом! И даже без права иметь личных оленей. Пусть на своей шкуре испытает, как быть бедным и обездоленным.

А вот Анна Одинцова… Как быть с ней? С одной стороны, она вела самую что ни есть вредительскую политику: вместо того чтобы, как нормальная советская комсомолка, провести соответствующую агитацию и разоблачить кулака, стала его невесткой! Хорошо, если, как она утверждала при встрече в Уэлене, ради любви к этому вчерашнему школьнику Танату. А если у нее были какие-то иные цели? С этими тангитанами трудно разобраться. Кто знает, что на самом деле у них на уме. Ну, на что ей жизнь в тундровой яранге, если даже она и очень любила Таната? Этим можно было заниматься и в Уэлене, и в Анадыре, и, в конце концов, можно было увезти мужа в Ленинград. Нет, ей вот именно захотелось пожить жизнью настоящей чаучуванау. За это время, как предполагал Атата, она достаточно вкусила от тундровой жизни. Очень даже возможно, что она только и видит во сне, как моется в горячей бане, облачается в белоснежное, чистое белье, расчесывает волосы частым гребнем, вычесывая расплодившихся вшей. Вообразив ее белое, чисто вымытое тело, Атата взволновался. Он делил женщин на две группы: с кем можно проснуться утром и с кем лучше расставаться накануне. С Анной Одинцовой он готов никогда не расставаться. Он бы ухаживал за нею, как настоящий тангитан, дарил цветы. Как в книгах или в кино. Правда, цветов большую часть года на Чукотке не достать, но можно это делать летом. Говорят еще, что тангитанские женщины любят духи. Парфюмерию на Чукотку завозили довольно щедро. Но все духи и одеколон сразу же раскупались как алкогольное питье. Как-то Атата посетил своего давнего друга, учителя в янракыннотской школе. Он занимал небольшой домик на краю селения, занесенный по самую крышу. К входу был прорыт туннель, из снежных стен которого торчал всякий мусор, большей частью бутылки. Они располагались послойно: в самом низу, когда спиртного было еще довольно в магазине, располагалась обычная водочная посуда. Потом шли темные бутылки из-под портвейна, повыше — бомбообразные, из-под шампанского, затем — самые разнокалиберные флаконы из-под духов и одеколона. А под свежим снегом, на самом верху — коробки детского туалетного подарочного набора, из которого был вынут только одеколон, а зубная паста и мыло остались нетронутыми.

Скорее всего, Анна Одинцова сама не виновата. Но так же легко ее и обвинить в сотрудничестве с классовым врагом. Так что все зависит от самого Ататы. Стоит только намекнуть Одинцовой о полной зависимости от него, как она заговорит по-другому.

В думах и мечтаниях время текло быстро. Дорога была отличная, полозья скользили легко, а день не убывал, только солнце уходило все дальше на запад, склоняясь над зубчатой грядой хребта, куда держал путь собачий караван.