Скитания. Книга о Н. В. Гоголе

– Тебе легко рассуждать. У тебя никого. Я же не хочу бросить должности потому, чтобы, пока не окончится воспитание Оли, быть по необходимости привязанным здесь. Мое же разочарование относится вообще ко всему, что я любил некогда пламенно и что не удовлетворили моим прежним юношеским большим ожиданиям. Я разумею под этим все чувства, все помыслы филантропии, хоть чем-нибудь помощи человечеству. Нет, нет, ты не вздумай, это вовсе не значит, чтобы я перестал для этих высших помыслов жить. Ещё бывают часто минуты, в которые я ко всему к этому возвращаюсь душой.

На это он не стал ничего возражать, не соглашаясь, но и не осуждая его, надеясь взбадривать и его отныне по-своему и в самое нужное время, когда явственно заслышится голос души. Он преподнес ему свои «Мертвые души», назвав его, как нередко бывало, самым искренним образом «друг души моей Петр Александрович», и обратился к нему:

– Вы, верно, станете разбор писать, по крайней мере мне бы этого очень хотелось. Вашим мнением я дорожу. У вас много внутреннего глубокого эстетического чутья, хотя вы не сверкаете внешним блистающим фейерверком, который так слепит глаза большинства.

Оставив сигару, взвешивая в руке плотный том, нерешительно улыбаясь, Петр Александрович крепко пожал его руку другой и заверил взволнованно:

– Непременно, непременно! Как же, стану писать!

Он посмотрел ему испытующим длинным взглядом в глаза, по опыту зная, как подвержен Петр Александрович увлечениям и как много сахару может вложить и в самую небольшую статью. Что ж, хорошо бы этому помешать. Он очень серьезно, негромко, неторопливо сказал:

– Мне теперь больше, чем когда-либо, нужна основательная, самая строгая критика. Ради нашей дружбы, будьте взыскательны, как только возможно, постарайтесь отыскать во мне недостатков побольше, хотя бы даже недостатки вам самим показались неважными. Не подумайте, чтобы это могло повредить мне во мнении общем. Я мгновенного мнения не хочу. Напротив, я бы желал от души, чтобы мне указали сколько можно более моих слабых, тем более слабейших сторон. Тому, кто стремится быть лучше, чем есть, не стыдно признаться в проступках своих перед всем светом. Без такого сознания не может быть исправления. Прошу вашей помощи в этом деле души.

Петр Александрович приподнял его, обнял за плечи, повел рядом с собой, должно быть, польщенный и даже как будто растроганный его замечанием, что ему не стыдно признаться публично в проступках своих:

– Разумеется, стану писать и всю правду скажу, что буду думать при чтении, а книгу твою давно жду, и все читатели ждут, сколько умею по слухам судить. Ты не смотри, что я несколько порасплакался перед тобой. Однако же, согласись, мудрено удержаться человеку иногда и от жалоб, когда или по множеству дел, или по другим мелочным неприятностям жизни припишет свое неудовольствие своему положению. В спокойные, в светлые минуты я чувствую, как должен благодарить Провидение за блага, которые ниспосланы мне на земле. Всё это сплин и хандра, следствие кабинетной замкнутой жизни. Мои занятия не так малочисленны и не так пусты, как иногда и я сам говорю. Исправление ректорской должности при издании в придачу журнала требует много не одних забот механических, но и умственных тоже. Доказательством воззрения на разные части университета, которые приготавливаю я каждый год, Да и самые официальные дела направлены к той же цели, то есть ко благу молодого поколения, здесь образующего себя.

Эти обстоятельства он хорошо понимал и всегда бывал до крайности рад, когда Петр Александрович, при всех своих юношеских замашках и вспышках, бывал занят делом образования, просвещения, особенно полезным и нужным у нас, посреди невежества общего, но Петр Александрович, должно быть, не понимал, что он понимает, и продолжал распространяться в свое оправдание, ему вовсе не нужное:

– К тому же у меня несчастный характер, который не позволяет мне заниматься. Ожидание и даже мысль, что кто-нибудь нечаянно может прийти и прервать, убивает во мне самое расположение усесться спокойно за дело. Мне совершенно необходима уверенность, что я не буду прерван никем.

Он посоветовал, из деликатности опуская глаза:

– Запирайтесь, прикажите не принимать.

Петр Александрович поднял от удивления брови:

– Как же это возможно в моем положении?

Он не согласился, не возразил, однако же тотчас круто переменил разговор на положение дел в типографиях и у крупных владельцев бумаги. Долго ли набирают? Сколько стоит самый скорый набор? Во что обойдется бумага, если взять ни самую толстую, чтобы не подумал дотошный читатель, что его решились надуть мнимой толщиной сочинения, ни слишком тонкую, чтобы она не просвечивала, сливая печать, и не выставила сочинение слишком уж бедным и скудным на вид?