Складень

К часовне матушки Рахили
Бредем через ночную тьму,
Надеясь здесь набраться силы,
Дать пищу сердцу и уму.

Сухой лучиной древесина

Так греет робкую ладонь,
Что кажется неугасимым
Небесный ласковый огонь.

По вере праведной Рахили

Особый свет нисходит к нам:
Почти неслышный плач России
По здесь погибшим сыновьям.

Смиренной старицы моленья

Услышаны…
И каждый год
В день Бородинского сраженья
Пред ней виденье предстаёт.

В сияющих, как снег, одеждах,

Всю павшую в сраженье рать
Рахили старческие вежды
Могли с восторгом созерцать.

Моли в часовенке Рахили,

Душою грешною скорбя,
Здоровье матушке-России
И крепость веры для себя.

Пребудем с верою живучей!

Она прозрачна, как янтарь.
В ней – сердца жертвенная участь
И в ней – Отечества алтарь!

Посвящение декабрю

М. Г-вой и Е. Ч-вой

Однажды на кухне пришлось нам втроем
Прощаться с продрогшим насквозь декабрем.
Его перед тем на пустой остановке
Жег смешанный градус мороза и водки.
В осеннем пальтишке, в разношенных чуньках
На рыбьем меху, на березовых бруньках,
Он следом бежал, торопясь, а потом
К стеклу прижимался застуженным лбом.

В оконные трещины дуло при этом –

Внутри отстоялся аквариум света,
Там раму оплел, повторяя изгибы,
Кукан из тропических лампочек-рыбок.
Стряхнув с себя изморозь улиц продутых,
Мы пловом согрелись из морепродуктов,
Прозрачную правду открыли в вине
И в чае горячем на сахарном дне.

Я помню вас, старые календари,

Там вольно гуляют свои декабри,
По рекам и долам,
средь пляжей и гор…
Там есть полуостров по кличке Тибор,
И мыс его влажный неведом матросам,
Он чует Россию обветренным носом,
Как чует простор ее круглые сутки
Любая дворняга в заснеженной будке.

Декабрь уходит в свое новогодье,

Вчера уходил и уходит сегодня,
Приемля болезненный свет белизны,
И тяжесть утраты, и свежесть вины,
Пока ещё вечность в лицо нас не знает,
И только луны хлебный шарик катает,
Пока еще властвуют в славе и силе,
Как Промысел Божий, морозы России.

Книга Жития

Читаю, город, книгу Жития…
В ней растворилась молодость моя,
Влюблённый шёпот юности незрелой,
Овражный снег в нетронутости белой
Опасностью заполнил до краёв
Все трещинки невидимой работы,
Разъёмы времени, провалы, повороты,
Разбитые коленки, детский рёв
Среди почти бесстрашного полёта.
В остатке – немощь утренней зевоты,
Её кофейной пенкой не унять,
И леность разобрать стихи и ноты,
Рояль не в силах крышку приподнять,
Чернильница не помнит про чернила,
И перышко стальное позабыло,
Что гербовая есть на нём печать…

«Как чья-то душа, перевёрнута лодка…»