Склейки

Мечусь по кабинету. Дама ушла. Данка сидит и смотрит на меня, на ее лице – ни единой эмоции.

– Я что для них – собачка? Меня даже можно не стесняться? Кто я?

Данка молчит.

– Они бы хоть вырезали кадр, где видно, что мало народа! Они бы кусок синхрона дали только нужный! Нет! Им надо тыкнуть в глаза, что они деньги заплатят, а я им спою-станцую. Так?!

– Ты когда у меня монтировать пойдешь?

Я резко разворачиваюсь.

– Дан,– говорю я,– я вклею синхрон целиком. С тем куском, где она объясняет тетке, что нужно говорить.

– Клей,– равнодушно говорит она,– если тебе станет легче. А я потом зайду и попрошу Леху все вырезать. Оксана, все проплачено. Скандал никому не нужен.

Я сдаюсь.

Выхожу из монтажки. Данка кладет трубку телефона и быстро-быстро строчит в ежедневнике: старается успеть записать, пока не забыла.

– Оксан! – Я уже готова уйти, но ее окрик останавливает меня в дверях.

– Что?

– Ты когда оформишься на работу? Мне в областной сказали, что внештатницу аккредитуют в последний раз. Им нужно нормальное рабочее удостоверение.

Я молчу, наматываю на руку длинный, свисающий с шеи шарф.

– Так когда?

– Дан, знаешь... Наверное – никогда.

– Как это?

– Дан. Я не хочу здесь больше работать. Я ухожу. Увольняюсь.

– Ты что?!

– Не переживай. Я доработаю, пока вы не найдете человека на мое место...

– Ты уверена?

– Кажется, да.

– Кажется?

– Нет: да.

17 марта, пятница

Мой последний день в офисе. Пришла за расчетом. На улице – весна, и кабинеты залиты ярким солнечным светом. Девочки в бухгалтерии просят подождать, я поднимаюсь наверх, в «Новости».

Тут – работа. Данка приветственно кивает, продолжая убеждать кого-то, сидящего в телефонной трубке:

– Мы много времени не отнимем... Минут двадцать... Много? Пятнадцать – хорошо?

Девчонки стучат по клавиатурам компьютеров. Они тихо здороваются, почти не поворачивают ко мне голов. Я больше не играю роли в их напряженной жизни.

Лиза, Надька, Анечка. И новенькая Таня. Я учила ее весь этот месяц.

Выхожу из кабинета, и почти никто не замечает моего ухода. Только Данка снова – уже на прощание – кивает, говоря в трубку:

– Я с ним уже договорилась, да. Проблем? Нет, конечно, не будет проблем...

Спускаюсь по лестнице, украдкой ведя рукой по шершавой стене – прощаюсь с офисом. Мне грустно уходить, несмотря на то, что происходило здесь весь этот год.Слепну от яркого весеннего солнца и только потом вижу темный силуэт на крыльце: Дима, с камерой в объемистом кофре, висящем на плече, раскуривает сигарету.

– Привет,– говорю я.

– Привет,– он оборачивается.

– Ухожу...

– Да? Уже? Что ж...

– Будем прощаться?

– Да. Пока. До свидания.

Дима курит. Я просто стою рядом с ним, вдыхая знакомый запах табачного дыма. Мы видим, как с проспекта поворачивает во двор кортеж губернатора – несколько дорогих, черных, приземистых машин.

– Куда теперь? – грустно улыбаясь, спрашивает Дима.– Конвейер? Гофрированный картон?

Я вижу, как из машины выходит губернатор. Его пальто так ново, черно и чисто, что яркий свет и брызги весенней грязи просто не могут его коснуться. Наклонив голову, делая вид, что во дворе нет никого, кроме него самого, губернатор проходит мимо нас.

– Нет. Мне кажется, что картон останется здесь.

Перехожу дорогу: отсюда можно увидеть здание офиса целиком. Дом будто надел солнечные очки. Окна его слепнут от яркого света. Зеленые губы вывески равнодушно поджаты.

Раз так, я тоже не хочу на него смотреть.

Жду троллейбуса в компании солнечных зайчиков. Зайчики мечутся по изломам льдинок, делая вид, что боятся порезаться об их острые грани. Но на самом деле они просто играют.