Склероз, рассеянный по жизни

Вечная боль эстрадного артиста – отсутствие репертуара. Дефицит эстрадных авторов существовал всегда и достиг апогея в наши дни, когда они просто исчезли – исчезли не физически, а как профессионалы. Было светлое время, когда на эстрадном фронте существовала строгая дифференциация. Замечательные наши друзья Арканов, Горин, Хайт, Курляндский, Жванецкий, позднее Задорнов и другие писали, писали под стоны, просьбы, истерики, а артисты, вымучив материал, бросались его подминать под себя и исполнять…

Потом все кончилось! Авторы стали читать сами. Я иногда думаю: откуда возникла такая уродливая ситуация? Конечно, авторы тоже люди и хотят есть, а жить и есть можно, только если тебя узнают в лицо на улицах и в магазинах, а в лицо тебя могут узнавать, только если ты мелькаешь на телеэкране, и чем чаще, тем сытнее ты живешь. Но, конечно, не один лишь страстный меркантилизм бросает сатириков на теле– и эстрадные подмостки. Неизлечимая зараза публичного успеха хватает мертвой хваткой наших подчас не очень внешне приспособленных к пребыванию на сцене авторов.

Но причина упадка эстрадной литературы кроется, как мне кажется, в другом. В могучей советской литературе существовали могучие писатели, имевшие Союз, Литфонд, наконец, носившие гордое звание «инженеры человеческих душ». Люди, пишущие специально для эстрады, даже пишущие ярко и великолепно, никогда в писатели не допускались – они всегда назывались «авторы». Если попадался поэт, пишущий для эстрады, к нему тут же пришлепывали: песенник. Эстрадные авторы тем самым образовывали некий второй и третий эшелоны литераторов, не попадавших в Союз, с трудом и пренебрежением допускавшихся в Дома творчества, не имевших возможности стать «инженерами душ» (в лучшем случае они могли дослужиться до сантехника этих душ). Сколько было криков, споров о незаслуженном принижении этого клана, о пересмотре принципов приема авторов в Союз писателей. Все это кончилось тем, что при Всесоюзном управлении по охране авторских прав была создана секция эстрадных авторов с сомнительным уставом и все тем же второсортным статусом. Они не печатались в толстых журналах и не издавались в серьезных издательствах, они были неименитыми – они были авторы. А отсюда уже рукой подать до расхожего нынче сочетания «автор и исполнитель». Вот они и бросились исполнять – круг замкнулся.

Одним из самых мощных атрибутов культурной жизни застоя были правительственные концерты. Попасть на сцену Большого театра или в дальнейшем Дворца съездов считалось огромной честью. Но страшной голгофой как для участников концерта, так и для организаторов был выбор репертуара, его редактирование и цензурирование. Самые большие сложности подстерегали так называемых разговорников, ведь если даже «Аппассионату» и «Умирающего лебедя» прослушивали и просматривали по нескольку раз, чтобы не проникла туда неожиданная крамола, то уж актерское словоизвержение на сцене после пленума ЦК таило в себе огромную и роковую опасность. Текст гулял из МК в ЦК, в Управление культуры, оттуда в Министерство культуры, опять к авторам, опять в ЦК и так до бесконечности, поскольку ни один из отвечающих за концерт чиновников, начиная с вечных «правительственных» режиссеров Туманова, Ансимова и Шароева и кончая завотделом культуры ЦК Шауро, не в силах был сказать окончательное «да», а нести миниатюру на просмотр к Брежневу не полагалось.

Но юмористический отсек был в концерте обязательным. Добрый, позитивный, никого не задевающий. Волнения с текстом продолжались до последней секунды, на каждой репетиции что-то убиралось и какое-то слово заменялось. А репетиций этих была масса, и волнений, естественно, столько же. Поэтому речевики с черной завистью смотрели на лежащий на полу в предкулисье Ансамбль песни и пляски Советской армии, который был уже проверен раз и навсегда, с очередной песней о Родине. Они привычно лежали группами по четыре и ждали сигнала: «Ансамбль Армии, на сцену!», чтобы гаркнуть: «Партия – это!..»

Я долгое время не понимал, зачем у каждого певца ансамбля, находящегося за кулисами, были полурасстегнуты штаны и из них на белой тесемочке болтался небольшой матерчатый мешочек, подобно тем, в которых дети оставляли свою сменную обувь на вешалке в школах. И однажды понял. Дело в том, что, лежа и сидя на полу в течение изнурительного репетиционного дня с тремя-четырьмя прогонами концерта, славные воины-певцы резались в домино (неудобно, говоря о правительственном концерте, употребить словосочетание «забивали козла»). К моменту команды по радио: «Александровцы, на сцену» – партия (домино), как правило, была на середине розыгрыша, и, чтобы не начинать игру с начала, певцы смахивали свои костяшки в мешочек, засовывали в штаны и, гремя домино, бежали на сцену, врубали «Партия», а затем ложились снова и, расстегнув ширинки, продолжали увлекательную игру до следующего призыва к творчеству.

* * *