Склероз, рассеянный по жизни

Есть старинная актерская байка. Молодая актриса играет «Грозу» в провинциальном театре. Последняя сцена. Она выходит к обрыву, произносит монолог и прыгает в оркестровую яму (подразумевается, что она прыгнула в Волгу). А там пьяные рабочие сцены забыли положить маты. Страшный трескучий удар. И надрывный голос Катерины: «Ой, Волга-то замерзла!»

Эстрадно-концертный багаж и находчивость очень помогают в экстремальной театральной ситуации. Как-то мы играли спектакль «Орнифль» по пьесе Ануя. На 20-й минуте вырубился свет, причем не только в театре, но и во всем микрорайоне. Его не было сорок минут. Мы стоим в темноте на сцене. Прибегают какие-то люди и предупреждают, что ни в коем случае нельзя отпускать зрителей – будет паника и давка. На сцену выносят несколько свечей, и мы с Державиным спрашиваем, что делать. Из зала кричат: «Расскажите что-нибудь». И мы в костюмах начала прошлого века, в темноте, стали трепаться, рассказывать байки и играть миниатюры. Когда через сорок минут врубили свет, мы спрашиваем зал: «С начала играем или оттуда, где потухло?» – «Где потухло!» – кричат из зала. И мы тут же с одного абзаца, перестав существовать как эстрадные дивы, погнали дальше спектакль.

В разных городах мира – разные сценические возможности проводить встречи с артистами. Нет площадок. Слава богу, любая религия становится сегодня все более «светской» и шире смотрит на внедрение эстрады в свои святые стены. Державина можно занести в Книгу рекордов Гиннесса как единственного православного артиста, сыгравшего концерты во всех синагогах мира.

Временные атланты

В начале 90-х замкнулся круг наших с ним гастролей по обслуживанию ограниченного контингента советских евреев в том мире. Мы побывали в Австралии – дальше евреев нет, а если на Южном полюсе и сидит на льдине какой-нибудь морозоустойчивый эмигрант из Черновцов, то у него нет, очевидно, российского телевидения и он не знает, что Державин – муж Роксаны Бабаян.

По Америке мы шастали очень много. Ездили с шутками: «Добрый вечер, здрасте!» Потом, когда железный занавес постепенно ушел под колосники, тамошняя мишпуха объелась нашими шутками и прибаутками.

Да и конкуренция… Помню, в Канаде жили в гостинице, где в вестибюле – вернисаж гастрольных афиш. В одно время с нами там были Карцев, «Городок» с Ильей Олейниковым и Юрием Стояновым, Клара Новикова. В стороне от всех, с огромной глянцевой афиши на нас смотрело спокойное, вдумчивое лицо Саши Калягина в бабочке. Под ним была подпись: «Великий русский артист Калягин в чеховском спектакле…» А внизу, в уголке, прилеплена бумажонка: «Билеты приобретаются в рыбном отделе русского гастронома у Симы».

В той же Канаде мы с Державиным поднимали однажды дух советских хоккеистов на открытом Кубке Канады. Гуляем мы по улице, навстречу едет старый-престарый «шевроле» с откинутым верхом. Проезжает мимо, оттуда голос: «Ширвиндт, не морочьте себе голову, оставайтесь!» Сказано было так, будто мы с ним разговаривали об этом сутками.

Раньше у эмигрантов складывалось ощущение правильности своего поступка: или абсолютно снисходительное отношение к несчастным оставшимся, или такое сострадание: «Ширвиндт, не морочьте себе голову!» Потом, когда уже не знали, где лучше, и мотались туда-сюда (здесь – бизнес, а там – жилье), они утихли. Разговоры, жизнь, проблемы – все здешнее. Там – тело, все остальные органы чувств – здесь. Поэтому все время извиняться, что не уехал, уже не приходилось.

Был такой чтец в Московской филармонии Эммануил Каминка. Он обладал компьютерной памятью и знал наизусть всю мировую литературу. Каминка являлся членом партбюро филармонии. Когда потянулся эмиграционный поток на Запад – а начался он с музыкантов, – в филармонии после каждого заявления об отъезде собиралось партбюро, клеймило выродков, выгоняло из партии, если выродок в ней состоял, увольняло с должности, но, несмотря на это, процесс усиливался день ото дня. И вот однажды, после того как разделались с очередным беглецом, Каминка сказал: «Друзья! Сейчас мы в узком кругу товарищей по партии, и я хочу, пока нет посторонних, спросить. Мы тут изгоняем отщепенцев, предавших Родину. А тех, кто остается, мы как-то поощрять будем?»

Кроме Михаила Михайловича я работал на эстраде с Андреем Мироновым. Предательства здесь не было, ибо, как известно, театральные актеры работают на эстраде урывками, между спектаклями, а Державин всегда был, есть и будет одним из самых репертуарных актеров театра. Злой, но вполне замечательный Валентин Гафт, сочинивший много точных стихотворных гадостей в наш адрес, писал:

Державин Ширвиндта заметил,
Благословил, но в гроб не лег,
Им равных не было в дуэте…

Дальше – хамство:

Ушел Державин в «Кабачок»,
Но Ширвиндт пережил разлуку.
Ему Миронов протянул
Свою «брильянтовую руку».

Наш дуэт с Державиным не узаконен, хотя нам однажды намекали на подозрительность взаимоотношений.