Склонен к побегу

Курсант школы КГБ вел себя так же, как в свое время вели себя мы — то есть проклинал эту практику и искал всевозможных способов скорее убить время, отведенное для дежурства. Пост надзирателя, или как его называли официально — «контролера», был у выходных дверей на лестницу, и все другие надзиратели, оправдывая свое прозвище «попка», всегда стояли там, как истуканы, и ни с кем не вступали ни в какие разговоры, кроме служебных. Но курсант ходил по всему коридору и всюду совал свой нос. Особенно его заинтересовали уколы серы и он простоял около входа в манипуляционную все время, пока сестра делала эти уколы. Потом он обратил внимание на меня и будучи человеком образованным, сразу понял, что перед ним находился не совсем обычный больной. Он выждал, когда я кончил открывать банки с консервами, и тогда подошел ко мне.

— Я наблюдал за вами, когда вы работали сегодня, — сказал надзиратель, — и удивлялся: вы совсем не похожи на психически больного человека. Почему вы здесь?

— Пойдите к моему лечащему врачу и спросите у него. Если врач найдет нужным, чтобы вы знали, — он вам расскажет.

— Не надо врача! Я надеюсь, что со временем вы сами расскажете мне, — ответил примирительно надзиратель и добавил: — Я буду здесь еще долго на практике.

Придя на следующее дежурство, курсант — надзиратель принес мне свое домашнее задание по английскому языку.

— Я спрашивал вашего Бугра, кто из больных знает английский язык. Бугор указал на вас, — заметил он небрежно.

Я сделал ему задание один раз, он принес во второй. А потом стал приносить каждый раз, как будто так и надо.

Узнав о моих переводах, Муравьев спросил меня:

— А платит он тебе что-нибудь?

— Ничего, — ответил я.

— Как же так? — возмутился Муравьев, — за работу даже в Освенциме платили. Однажды тамошний надзиратель попросил меня наколоть дров. И моя работа не осталась неоплаченной: надзиратель дал мне несколько отварных картошин. А этот чекист эксплуатирует тебя даром! Не делай ему ничего!

Красный Командир тоже охотно беседовал со мной. Вместе с тем, он иногда не отвечал на мои вопросы или умышленно говорил неправду. Так, например, он отказался назвать мне химический состав наполнителя к сере, который Бочковская добавила мне на 20-м уколе, что вызвало у меня истерические рыдания, невыносимую боль и необыкновенный аппетит одновременно. В другой раз он сообщил мне, что Сахаров выехал за границу, что было неправдой.

* * *

После того случая, когда на обходе главврача Катковой я спросил о судьбе моей кассационной жалобы и она ответила, что «у нас не жалуются, а — лечатся» — я больше не делал попыток узнать ответ, да и был уверен, что ответ — отрицательный.

Каково же было мое удивление, когда в 1973 году, спустя 5 лет после подачи жалобы на решение Крымского областного суда, запрятавшего меня, — здорового человека, на неопределенный срок в психиатрическую больницу специального типа, — я получил хотя и косвенный, но все же ответ.

Однажды утром, еще не успев снять с себя пальто, Бочковская увидела меня, работающим около шкафа с продуктами, и с видимой поспешностью вызвала к себе в ординаторскую.

— В больницу из Крымского У КГБ пришло письмо. Оно касается вас. Прочтите, сбоку на письме распишетесь в прочтении и дайте ответ по существу запроса, — проговорила Бочковская, подавая мне письмо.

Я начал читать:

«Начальнику Днепропетровской психиатрической больницы специального типа, подполковнику Пруссу Ф.К. В связи с решением Коллегии по Уголовным делам Верховного Суда УССР от 8 августа 1968 года, переквалифицировавшей преступление находящегося в больнице осужденного Ветохина Ю.А. со статьи 17 и 56 на статьи 17 и 75 УК УССР и аннулировавшей определение Областного суда о конфискации имущества осужденного, прошу срочно сообщить желание осужденного, куда направить ранее конфискованные его вещи.

Начальник следственного отдела Крымского УКГБ,

майор Казаков».

Это письмо вызвало у меня самые разнообразные мысли. Сперва мне пришла незначительная мысль: новый начальник следственного отдела! А где подполковник Лысов? Потом я уже стал думать о самом существенном. Все-таки я кое-чего добился своими кассационными жалобами: статью переквалифицировали, конфискацию отменили. И когда? Пять лет назад! А я до сих пор ничего не знал об этом! И когда я спрашивал Каткову о судьбе моей кассационной жалобы — решение Верховного суда уже было! Но она скрыла от меня. А может быть и сама не знала.

— Нина Николаевна! — сказал я. — Тут главное не вещи, тут главное — переквалификация статьи с 56 на 75! Максимальный срок заключения по 75 статье — 3 года. Я же сижу уже 6 лет! Меня должны немедленно освободить!

— И не надейтесь! — с раздражением ответила Бочковская. — Вот если бы вы находились в лагере, тогда другое дело, вас бы теперь освободили. Но вы находитесь не в лагере, и не в тюрьме, а в больнице. И будете здесь до тех пор, пока не вылечитесь. А вы, между прочим, лечиться не желаете: лекарств не глотаете, от уколов тоже стараетесь увильнуть. Пишите лучше, куда отправить ваши вещи!

— А где писать, на письме? Бочковская подумала и сказала: