Склонен к побегу

Потянулись долгие дни и месяцы ожидания. Уголовники, выписанные одновременно со мной 23-го сентября, уехали через один, максимум через два месяца. Потом состоялась еще одна комиссия — для другой группы больных. На ней тоже выписали нескольких больных. Прошло время, и эти уехали тоже. А я все ждал решения суда и КГБ. Прошла осень и началась зима. Всю зиму я работал официантом, а в свободное время вязал сетки, чтобы заработать хоть немного денег к освобождению.

В первых числах марта 1976-го года я заболел. Меня, потного, продуло из открытого окна, когда я накрывал столы в столовой. Я слег в постель и Бочковская поставила диагноз «грипп» (коммунистические врачи любую болезнь называют гриппом). На самом деле моя болезнь оказалась намного серьезнее. Когда заболевали другие официанты, то их не «увольняли», наоборот, их всячески подкармливали. Оставив у себя халат, они перед каждым приемом пищи одевали его, как пропуск, и шли в раздаточную, где и ели. Раза два также поступил и я. Однако скоро ко мне в камеру пришла все та же Лаврентьевна и сказала:

— Не работаешь — отдай халат!

— Но я буду работать опять, как только поправлюсь, — ответил я.

— Ничего не знаю! — возразила Лаврентьевна. — Приказ врачей.

Лишившись халата, я тем самым лишился и «пропуска» в раздаточную и, следовательно, лишился добавки, которую давали официантам.

Для меня снова наступил голод. Даже будучи больным воспалением легких, а вовсе не гриппом, я сильно ощущал этот голод и вновь перед моим мысленным взором замелькали миски с кашей, с картошкой и тому подобные «деликатесы».

Отвлечься от голодных мыслей меня заставил вызов к врачам. В ординаторской, кроме врачей находился молодой офицер из охраны тюрьмы.

— Очевидно, скоро придут из суда ваши документы, — сказала мне Бочковская, — а ехать вам не в чем, вещи ваши украдены. Пойдите сейчас в склад вместе с лейтенантом и выберете себе там что-нибудь из одежды.

Мы вышли. В складе сперва отыскали и выбросили прямо на грязный цементный пол те мои вещи, которые воры посчитали слишком старыми и потому не взяли. Я вновь увидел свое зимнее пальто и зимние ботинки, купленные 20 лет назад. Оказалась не украденной меховая шапка из-за сильной ее потертости, а также свитер, фланелевая рубашка и рваное шерстяное белье, чему я больше всего обрадовался. Украдены были костюм, рюкзак, две пары белья и рубашка.

Кладовщик по распоряжению лейтенанта принес мешок с вещами умерших. Мало того, что все вещи были сальные, грязные и скомканные, но главное — все они были маленьких размеров. Перебрав все, я отложил в сторону 2 пары белья и рубашку, но остального найти не мог. Тогда лейтенант отложил сам пиджак маленького размера, рваные брюки и простой черный мешок вместо рюкзака.

— Придется довольствоваться тем, что есть, — сказал он. — Низ и рукава пиджака я велю выпустить.

Оставив все вещи в складе, мы вернулись в отделение. В отделении лейтенант продиктовал мне расписку такого содержания: «…Я, Ветохин Ю.А. даю настоящую расписку в том, что все свои вещи получил полностью и никаких претензий не имею».

Я подумал о том, что произойдет, если я не подпишу, пожалел свои нервы и спокойствие — и подписал. А кроме того я чувствовал высокую температуру и слабость и стремился скорее вернуться в койку.

Не выдержав мук голода, я решил 18-го марта, когда началась отоварка нашего отделения в тюремном ларьке, также отовариться. До сих пор я берег как зеницу ока семьдесят с небольшим рублей, заработанных плетением сеток. Я знал, что после выхода из тюрьмы мне никто не поможет. Я купил в ларьке масла, сахару, пряников и две банки рыбных консервов.

Когда я вернулся в отделение, держа в руках продукты, сестра сказала:

— Ветохин, на ренген!

Не могла она сказать об этом на полчаса раньше! Я бы не потратил денег на ненужные теперь продукты!

Глава 49. Отъезд из спецбольницы

Через два дня «Справка об освобождении» с моей фотокарточкой была готова и меня в последний раз вызвали в ординаторскую. Все врачи были в сборе. На письменном столе Бочковской, как всегда, стояла ваза с цветами. Когда я сел на предложенный стул, разговор начал самый глупый, в данном случае врач-ординатор, он же парторг спецбольницы майор Халявин.

— Юрий Александрович, — заговорил он торжественно. — Сегодня вы от нас уезжаете. Вероятно другие… (он помялся, пожевал своими толстыми губами)… другие государственные преступники будут предлагать вам взять с собой какие-нибудь письма или записки. Не надо! Не берите! Имейте в виду, что на выходе вас будут тщательно обыскивать. Не надо! Не берите никаких писем!

Затем заговорила Нина Абрамовна Березовская:

— Если бы вы не дружили с Муравьевым — вас бы выписали раньше, — вот главное, что содержалось в ее речи.

Слова Бочковской, как всегда высокопарные и заставлявшие меня подозревать, что она больна манией величия, я запомнил хорошо.