Скобелев: исторический портрет

Я недоговариваю, г-да… Сердце болезненно щемит. Но великим утешением для нас — вера и сила исторического призвания России».

Не правда ли, генерал был не лишен зажигательного красноречия? Эта речь — преддверие звездного часа Скобелева в политике. Да, у него и в политике был звездный час, к нему я подхожу. Но опасаюсь, что не всем понятны высказанные здесь мысли, поэтому кратко прокомментирую речь.

Весь смысл и тон речи — резко антигерманский и, даже прежде всего, — антиавстрийский. Об этом говорит не только ее заключительная часть, но и многочисленные намеки, которые Скобелев не сопровождал именами, но которые были понятны не только слушателям, но и широкой публике. Например, под впечатлением от вторжения в Силезию следует понимать вторжение в эту провинцию армии Фридриха II, который, произведя его в нарушение всех существовавших договоров, открыто похвалялся этим и цинично заявлял, что всегда найдет юристов, готовых обосновать его права на захваченную им чужую территорию.

Слова о крови и железе — явный намек на известное выражение Бисмарка, громогласно заявившего, что Германия может быть объединена только железом и кровью. Вообще вся эта часть речи посвящена разоблачению характерного для германских политиков восхваления силы и ее торжества над правом. Указав на провал английских интриг в Закаспии и на помощь дипломатии (после Берлинского конгресса впервые), отметив доблесть войск и воздав память павшим, Скобелев после замены бокала с вином стаканом воды совершил непонятный, на первый взгляд, выпад против интеллигенции, которую он противопоставил народу. В чем был смысл этой части речи Скобелева, который сам был широко образованным, интеллигентным человеком и всегда выступал в защиту просвещения и образования? В.Б.Вилинбахов считает, что «здесь проявилось отрицательное отношение Скобелева к революционному движению. С другой стороны, его слова были явно обращены к простому народу, популярность в глазах которого он стремился прежде всего завоевать…».

А мнение автора? — спросит читатель.

На мой взгляд, это объяснение явно ошибочно. Отождествление всей интеллигенции с революционным движением могло бы быть понятным в устах человека такого уровня, как чеховский унтер Пришибеев, но никак не Скобелева. Для этого ему пришлось бы зачислить в революционеры своих друзей Аксакова, Немировича-Данченко, Верещагина, даже О.А.Новикову. Что же касается популярности, то в данном случае этот мотив следует отклонить. В речи Скобелев совершенно ясно говорит о доморощенных (подчеркнуто им же) иноплеменниках, которые не оказывались на высоте своего призвания в решительный исторический момент, тогда как народ всегда был на высоте. Не менее ясно Скобелев и объясняет это явление, считая его причиной космополитический европеизм. Конкретно?

Нет сомнения, что Скобелев имел в виду тех, кто не выказал патриотизма во время турецкой войны. Если точнее, то повод к этому выпаду против интеллигенции дал «Вестник Европы», выступивший с насмешками над Скобелевым по поводу его обиды и слез в связи с отказом от оккупации Константинополя. Строки эти, которые, наверное, оскорбили Скобелева лично, оскорбили также его солдатское чувство и патриотизм. Его речь и обиду разделяли не только армия, но и многие представители общественности, которые указывали, что Рейхштадтское соглашение с Австрией предусматривало, согласно официальной информации, оккупацию Боснии и Герцеговины при условии занятия Россией Константинополя. Уходом из него был бы автоматически поставлен вопрос и о прекращении оккупации этих областей. Справедливой была и критика постановлений Берлинского конгресса, разрезавшего Болгарию, но, с другой стороны, не установившего срок австрийской оккупации. К этому надо добавить, что тогда общественность и не знала содержания ни Рейхштадтского соглашения, ни Будапештской конвенции. Оба эти соглашения были тайными. Не зная пунктов о недопустимости образования на Балканах большого славянского государства и об австрийской оккупации Боснии и Герцеговины, содержавшихся в обоих документах, общественность преувеличивала неудачу русской дипломатии в Берлине. Однако неудача была налицо и, конечно, она была связана с тем, что армия не вступила в Константинополь.