Скобелев: исторический портрет

Читатель, умеющий анализировать, вполне может высказать мысль: а генерал-то был не трус. Я имею в виду присутствие не храбрости, а смелости. Ведь качества эти сочетаются далеко не всегда. Храбрец в бою или просто военачальник, отвечающий своему назначению, может быть трусом и приспособленцем перед стоящей над ним властью. Примеров тьма. А в Скобелеве было, выходит, и то и другое. Здорово!

Получив отпуск, Скобелев направился в Париж, где рассчитывал расширить свои французские контакты, прежде всего с Гамбеттой. Во время остановки в Берлине он встретился с В.В.Верещагиным. Это была их последняя встреча. Вот что рассказывает о ней знаменитый художник: «Последний раз виделся я с дорогим Михаилом Дмитриевичем в Берлине, куда он приехал после известных слов в защиту братьев-герцеговинцев, сказанных в Петербурге. Мы стояли в одной гостинице, хозяин которой сбился с ног, доставляя ему различные газеты с отзывами. Кроме переборки газет, у Скобелева была еще другая забота: надобно было купить готовое пальто, т. к. заказывать не было времени; масса этого добра была принесена из магазина, и приходилось выбирать по росту, виду и цвету.

— Да посмотрите же, Василий Васильевич! — говорил он, поворачиваясь перед зеркалом. — Ну как? Какая все это немецкая дрянь, черт знает!

С грехом пополам остановился он, с одобрения моего и еще старого приятеля его Жирарде, который вместе с ним приехал, на каком-то гороховом облачении: признаюсь, однако, после, на улице, я покаялся — до того несчастно выглядела в нем красивая и представительная фигура Скобелева.

Во время этого последнего свидания я крепко журил его за несвоевременный, по мнению моему, вызов австрийцам; он защищался так и сяк и, наконец, как теперь помню, это было в здании панорамы, что около Генерального штаба, осмотревшись и уверившись, что кругом нет «любопытных», выговорил:

— Ну, так я тебе скажу, Василий Васильевич, правду — они меня заставили, кто они, я, конечно, помолчу.

Во всяком случае, он дал мне честное слово, что более таких речей говорить не будет…»

Верещагин и здесь верен себе. Его рассказ интересен и важен, но сам он, как всегда, предстает наставником Скобелева. Но это к слову.

В литературе высказывалось немало догадок, кто были эти они. Прав был, на наш взгляд, М.М.Филиппов. Конечно, Скобелев имел в виду прощальные слова Вильгельма на маневрах 1879 г., выходку принца Фридриха-Карла и вообще шовинистические настроения и высказывания германских офицеров, а также призывы немецкой печати к аннексии обширных территорий России. Петербургскую речь, как и парижскую, не понять без учета этого обстоятельства.

В конце января Скобелев прибыл в Париж, где у него был собственный, унаследованный от матери дом. В Париже, в отличие от Лондона, его знали мало. Но, главное, политическая ситуация, в видах осуществления его планов, складывалась здесь неблагоприятно. Как раз в это время пало министерство Гамбетты. Скобелев, таким образом, терял наиболее заинтересованного и влиятельного союзника, на которого больше всего рассчитывал. Правда, быстро разобравшись в обстановке, он понял, что престиж Гамбетты как политического лидера остается высоким и, следовательно, не все потеряно. «…Значение Гамбетты, как передового деятеля в государстве, — писал он И.И.Маслову, — не поколеблено, и, думаю, что было бы близоруко нам, русским, теперь в особенности, от него отворачиваться». Тем не менее невозможность политического действия угнетала Скобелева. Во втором письме И.И.Маслову (от 2 февраля), пожаловавшись на одолевавшую его скуку, он высказывался пессимистически: «…не будь крайняя необходимость окончательно выяснить счета покойной матушки, думал бы о возвращении в 4-й корпус… Невмоготу бездействовать, а с последними правительственными переменами во Франции круг доступного для меня стал уже».

Но долго бездействовать Скобелев не мог. Поскольку контакты с правительственными лицами исключались, он воспользовался налаженными еще в Петербурге связями: возобновились его встречи с г-жой Адан, которая ввела его в круг реваншистски настроенных французских журналистов. Слушая резкие высказывания Скобелева против немцев и их «Дранг нах Остен», французы решили использовать громкое имя белого генерала для организации антигерманской акции. Как информировала статья в «Руси», написанная Аксаковым уже после смерти Скобелева, французы подстрекали сербских студентов, обучавшихся в Париже, и инспирировали их встречу со Скобелевым. Это было вполне вероятно. С другой стороны, известно, что г-жа Адан и генерал долго обсуждали проект задуманного еще в Петербурге выступления, но пока не знали, где и как его организовать. Публичная форма, которую оно приобрело, как увидим дальше, оказалась неожиданной для самого Михаила Дмитриевича.