Скобелев: исторический портрет

В боевой обстановке, требовавшей постоянного напряжения всех сил, душевные раны, полученные Скобелевым по возращении из Ферганы, стали если не закрываться (полностью они никогда не закрылись), то успокаиваться. В письме К.П.Кауфману из-под Плевны от 13 октября 1877 г. он сообщал, что туркестанцы показали себя на этой войне отлично: «…в настоящую кампанию в глазах общества значение Туркестана как боевой школы значительно поднялось; этому помогло и геройское поведение всех наших офицеров, служащих в болгарском ополчении, и чрезвычайное боевое самолюбие нижних чинов Туркестанского округа перед неприятелем…» Он с удовлетворением писал о ласке государя: «Ласка государя ко мне, при всех случаях, не знает пределов. Последний раз за обедом я, конечно, сел за стол с последними: это ведь не в деле. Государь тотчас же послал за мной Войекова и меня усадили против князя Суворова, который сидел по правую руку государя. За обедом он почти исключительно говорил со мною и, наконец, подняв бокал, пил мое здоровье… Кланяйтесь Виталию Никитичу (Троцкому. — В.М.); я ему так много обязан и искренно его люблю… Мы готовимся». Последние слова следовало понимать: готовимся к подвигам.

Казалось бы, ласка государя, повышение по службе, которое вскоре произойдет, были достаточным основанием, чтобы забыть о мартовском приеме и спокойно продолжать службу. Но Скобелев иначе смотрел на дело. Поскольку государь не возвращался к обсуждению его губернаторства и лишь благодарил его за подвиги, получалось, что Скобелев был и остался виновным, но заслужил прощение своим поведением на войне. Против этого и восставала оскорбленная честь Скобелева, который в течение всего уже довольно долгого периода, прошедшего с марта 1877 г., постоянно анализировал свою деятельность в Фергане и каждый раз приходил к выводу о своей невиновности и о незаслуженности нанесенной ему обиды. Направление мыслей и намерения Скобелева отразились в его письме дяде от 7 августа 1878 г., когда война уже окончилась и на параде 5 августа объявили указ о демобилизации армии, а сам Скобелев был уже генерал-лейтенантом и командовал войсками 4-го корпуса (копия с собственноручного черновика).

Уважаемый дядя!…Чем более проходит времени, тем более растет во мне сознание в совершенной моей невинности перед государем, а потому и чувство глубокой скорби не может меня покинуть…

Не мне судить о моей службе в Дунайской действующей армии в минувшую кампанию, но: я присутствую при ее расформировании с совершенно спокойною совестью, с тем же чувством, с каким 19 месяцев назад оставлял службу в Туркестанском крае. Я глубоко тронут милостью, которою государь император удостоил меня под Плевной и, конечно, век не забуду. Но, добрый дядя, только обязанности верноподданного и солдата могли заставить меня временно примириться с невыносимою тяжестью моего положения с марта 1877 г. Я имел несчастье потерять доверие, мне это было высказано и это отнимает у меня всякую силу с пользою дчя дела продолжать службу. Не откажи поэтому, добрый дядя, своим советом и содействием для отчисления меня от должности, с зачислением, на первое время, по запасным войскам. Я не желаю делать чего-либо поспешно или неосновательно, а потому и обращаюсь к Тебе, вполне полагаясь на Твое решение.

В армии я сжился как нельзя лучше. Уверен, что ген. — ад. Тот. (Тотлебен. — В.М.) в свое время это подтвердит. Еще вчера, на параде, ему угодно было особенно благодарить вверенный мне корпус; вниманием князя Дундукова я издавна пользовался; с подчиненными отношения мои создались и окрепли целым рядом боевых испытаний и, наконец, побед; оккупация меня не пугает — служить по захолустьям, после Туркестана, мне дело обычное; следовательно, причины моего решения Тебя беспокоить вышесказанным — нравственные— истекающие из веры, что молчать значило бы признать себя виновным.

Ты знаешь, как я всем сердцем, всею страстью предан службе государя, я старался всегда доказывать на деле, где Бог позволял. Я всем доволен, всем удовлетворен, но ставлю свою и честь Скобелевского имени выше всего.

Тебя любящий и Тебе всем благодарный М.Скобелев.

Письмо многое объясняет. Скобелев прямо говорит о том, что его мучит. Смысл письма в том, что лишь долг заставил его на время примириться с незаслуженной обидой, но теперь, когда война окончена, он не может продолжать служить как ни в чем не бывало, потому что «ставит свою и честь Скобелевского имени выше всего». Он даже готов уйти в запас, чтобы (так, наверное, следует понимать) совсем оставить службу. Можно ли верить в искренность этого намерения, зная безграничную любовь Скобелева к военной службе, вне которой он не мыслил своей жизни? На наш взгляд, при этих обстоятельствах — без сомнения.

Никакие чины и блага не могли заставить его забыть о чести, а честь была оскорблена. Чего же он добивался? По-видимому, какой-то формы реабилитации. Посоветовать и что-то предпринять в этом направлении мог только дядя.