Сколько длятся полвека?

— Ни на каком. Не желаю премудрости, которая толкает к выкрутасам. Дипломатическим, политическим, тактическим. Кто без них не может, воля его. Моя правда сугубо специальная. Какова она, эта война, в полосе наступления, на участке обороны стрелковой дивизии. Моя правда еще сгодится. Испания — начало…

— Завидую, у кого однолошадное хозяйство. Вам завидую, Мальро, Людвигу Ренну. Покойному Залке завидовал. Творящим бессмертное.

— Вы, Кольцов, сами напишите «Войну и мир».

— Ни в жисть. Если подфартит, если уцелею в этой заварухе, сочиню о вас очеркишко.

Он что–то приглушил в себе. Пил, похваливая, третий стакан чая.

— Секрет заварки прост: не надо жалеть чаю. Все истины просты.

Кольцова тянуло на разговор о литературе, соглашался и на такого собеседника, как Вальтер.

— «Войну и мир» современник не поднимет. Утонет в фактах, сгорит на костре собственных страстей. Не слишком красиво?

Вальтер удовлетворенно почувствовал: Кольцов отходит понемногу. Но вообще–то у него сейчас — душевный раскардаш. Похоже, не только от испанских забот… Однако собрал себя, невозмутимо покачивает ножкой.

— И Хемингуэй «Войну и мир» не сдюжит, — в Кольцове пробуждался литературный полемист. — Но если кто-нибудь и потянет что–то близкое, скорее всего он. Я — журналист, политик, ему — страсти людские, острые коллизии. Сунется в «Гэйлор», хлебнет с нашими водчонки, похлопает по плечу на Веласкеса, 63, зайдет на Серрано, 6, в ЦК испапский. Для репортажей и общего представления. В одно ухо входит. Слушает он другим — как испанцы песни поют, как звенит шпага торреро, как пьяный бормочет, как девчонка шепчет, деревья ночью шумят, умирающий стонет. Ему самое безобидное: разведка — контрразведка, взрывы — подрывы… Уломал меня, я — Хаджи. Два вечера кряду вдыхал наш трезвенник Хаджи дух сивухи, которым благоухает Хем.

— Хаджи ему отплатил.

Вальтер рассказал историю с мандатом Хемингуэя, который Хаджи увенчал знаком вопроса. Кольцову история доставила несказанное удовольствие. Он смеялся, захлебываясь, снимая очки, вытирая глаза.

— Я продам. У меня не залежится.

— Прошу вас. Не люблю быть источником.

— Штучка вы, Вальтер. Соглашаюсь. Вся нынешняя беседа, как говорят поляки: в два глаза.

— Поляки, когда не косые, говорят: в четыре глаза.

— Многовато. Но лишь бы не больше… И еще, тоже между нами. Не «Война и мир», дневниковые заметки. Для себя и для потомства… Я вам показывал несколько страничек. Помните, прицепились к какой–то мелочи? И — начистоту. У меня эта папочка с кнопочкой случайно с собой, в машине.

Кольцов быстро собирался. Спички, карандаши, папиросы — все по карманам. Ни одного движения впустую.

Папка эта не случайно с собой, подумал Вальтер, не только дурное настроение и одиночество привели вас, Кольцов, «на огонек». Все мы, вероятно, штучки…

Хемингуэй и война в Испании (Несколько отрывков и примечания к ним):

«Впереди у нас, по–видимому, много лет необъявленных войн. Писатели могут участвовать в них по-разному. Впоследствии, возможно, придут и награды. Но это не должно смущать писателей. Потому что наград еще долго не будет. И не стоит писателю особенно надеяться на них. Потому что, если он такой, как Ральф Фокс и некоторые другие, его, возможно, не будет на месте, когда настанет время получать награду».

Из речи «Писатель и война», произнесенной в июне 1937 года на Втором конгрессе американских писателей (Хемингуэй отправился на конгресс вскоре после беседы с Вальтером в горах под Сеговией с твердым намерением вернуться).

«Вот момент, к которому готовятся все остальное время на войне. Момент, когда шесть человек идут вперед, навстречу смерти, идут по земле и каждым своим шагом утверждают: эта земля — наша. Из шести человек осталось пять. Потом из четырех — трое, но эти трое остались и зарылись в землю. Они и удержали позиции. И с ними остались другие четверки, тройки, пары, — которые были шестерками. Мост — в наших руках».

Из дикторского текста к фильму «Испанская земля», который снимал Ивенс по сценарному плану Хемингуэя.

Деньги за прокат фильма поступили в фонд помощи Испании, гонорар за напечатанный сценарий Хемингуэй передал вдове врача XII интербригады Хейльбруна, павшего под Уэской.

На гонорар от военных корреспонденций, а также на собранные средства (около 40 000 долларов) Хемингуэй приобрел оборудование для республиканских госпиталей.

«Впереди пятьдесят лет необъявленных войн, и я подписал договор на весь срок. Не помню, когда именно, но я подписал».

Это слова американца — контрразведчика Филипа из пьесы «Пятая колонна». Пьеса писалась осенью и в начале зимы 1937 года в полупустом мадридском отеле «Флорида», где не ладилось с отоплением, и Хемингуэй включал электроплитку, согреваясь и жаря на ней яичницу. Отправляясь на фронт, прятал рукопись в скатанный матрас. За время работы над пьесой в отель «Флорида» попало свыше тридцати снарядов.