Сколько ты стоишь? (сборник рассказов) [СИ]

Очнулась я в пропахшей потом и испачканной кровью одежде, с гудящей с похмелья головой — и сильно после полудня следующего дня. В своей комнате, хотя убей не помню, как туда попала. Отмахнулась от экономки, что-то говорящей про мальчика-подарок, искупалась. И снова пила. Вчерашнее удовольствие и вино почему-то крепко засели в моём сознании — в прямой связи.

Когда после заката я вновь оказалась у двери гостевых покоев, меня это даже не удивило. А бледный вид мальчишки, олицетворявшего теперь тех повешенных мерзавцев, просто требовал окрасить его в алый.

Я старалась. Не помню, что это было, но он уже кричал, а крови утром на одежде было намного больше. Думаю, я его не только била — помню оливковую кожу, лихорадочно-горячую под моими ледяными пальцами. И снова экстаз, снова оргазм, безумного удовольствие.

Не уверена, проклятье ли его на меня так действовало. Служанки, помню, жаловались, что, де, «демон, сущий демон похоти настоящий, госпожа, даже подойти к нему страшно, вся какая-то странная я делаюсь». И я тоже делалась… странная. Каждую ночь на протяжении, по-моему, недели, со мной были эти мерзавцы-висельники, и я била их, я уничтожала их, они кричали от боли, пару раз умоляли не трогать, оставить. Ха, я тоже умоляла. Я тоже… твари!

Неделя без кошмаров, даже без снотворного. По-моему, и без вина под конец — зато дикое, несравнимое ни с чем удовольствие.

Спустя семь дней мой мальчик-подарок, уже совсем не такой красивый, как раньше, разбил глиняную миску с едой (я о его кормёжке и не вспоминала, но жалостливые служанки сами позаботились). И осколком поострее попытался вскрыть себе вены. Грамотно, кстати, попытался, не как некоторые истерички — поперёк пилят. Нет, вдоль, с оттяжкой. Крови под ним натекло — к порогу. Служанка, которая за пустой миской пришла, так орала, что даже меня в другой части дома разбудила.

* * *

Эти курицы сердобольные дружно выли не то от страха, не то от жалости. Мои проклятья заставили их только увеличить громкость и затянуться в унисон.

— Медикуса, госпожа, — причитала Лия, торопясь за мной, — медикуса-то уже не успеем!

Какого медикуса! В этой глуши не то, что целителя, даже этого проклятого медикуса днём с огнём не сыщешь!

Мальчишка так и лежал у порога, лицо уже посерело. Королевский, что б его, подарок, что я потом королю-то скажу?!

Примерно это в голове и билось. Хотя нет, если честно — ничего не билось. Я просто вырвала у Лии ларец с аптечкой и принялась экстренно вспоминать уроки друга Аврелия и его же факультативы в академии.

А потом ещё часа два слушала причитания по всему дому, и всхлипывания прямо тут, пока служанки кровь отмывали. Чтобы их перебить, ругалась, материла наложника на чём свет стоит. Как, мать его, только рука поднялась — его же жизнь ему не принадлежит, как он посмел, как он смог, как ему в голову-то пришло?!

Я, когда его осматривала, отлично всё поняла — и как, и почему. Всё, что могла, я ему отбила. Сломала рёбра — он дышал с трудом. А я ещё и душила пару… тройку… четвёрку… э-э-э… раз и потом… разное. И не кормили его ведь нормально, так, урывками — в его-то состоянии. И воды давали тоже урывками. И я ещё, великомученица. Ведь знаю же, каково это, мне одного вечера тогда хватило… А он, хоть, и обучен, но конечно, раньше его так не использовали. Конечно, к такому его не готовили. Конечно, недели подобных издевательств он не выдержал — ему, демоны преисподней, всего лишь шестнадцать! Мальчишка наверняка решил, что так будет всегда, и конечно, сломался. Странно, что так поздно — аж через семь дней. Мне, вон, и вечера хватило.

Виктория! Что ж ты, твою мать, натворила…

А он даже таким серым, полумёртвым, без сознания, притягивал, как сладкий сироп — голодных мух.

Однажды, проснувшись в очередной раз у его кровати — утром, на рассвете — я смотрела, как встаёт солнце, как в золотых лучах, умываясь, оживает всё вокруг, и вдруг с изумлением поняла, что не только прошедшая неделя, но и лица, и голоса мерзавцев-висельников стёрлись из памяти.

Я могла теперь свободно дышать. Я даже улыбаться могла.

Я победила свой страх.

Избитый мальчик-раб на кровати пошевелился, сквозь дрожащие ресницы поймал мою улыбку. И попытался содрать повязку вокруг запястья.

Он потерял сознание секунду спустя, а с его открывшейся раной я возилась ещё долго.

* * *

Раньше дни были серым полотном, длящимся и длящимся, прерывающимся разве что кошмарами. Аврелий после обряда пытался меня расшевелить, но добился только того, что я перестала вести себя как кукла, которой надо управлять, чтобы двигалась.