Сколько волка ни корми

Вран ловко спрыгивает на землю за оградой, оглядывается — не-а, не заметили, все в работе. Врана постоянно отец упрекает: не признал тебя волк, потому что ты всё одиночкой по деревне бегаешь, какая тебе сила, какое тебе первенство? Волки — звери стайные, вместе живут, вместе потомство растят, вместе пищу делят — а тебе лишь бы убежать куда-нибудь да своими делами заниматься.

Ну что ж. Вран уверенно направляется к холму на берегу реки, зубами натягивая на руки перчатки. Отец, конечно, прав по-своему, да одного не понимает: волк — зверь не только стайный, но ещё и умный. Когда надо — работает, когда надо — отдыхает. Очень сомневается Вран, что лютый бы в восторг пришёл от их общинных придумок: мы тебя, значит, в дереве везде расставим, в шкуре твоей, значит, на всех праздниках отпляшем — а потом кучей соберёмся, чтобы топором по очереди доски побить. Да по виску бы волк постучал от такого сумасбродства.

Сегодня теплее, чем вчера, — Вран даже замёрзнуть не успевает, пока быстрым шагом до капища доходит, хотя и добрый час уже идёт. В дороге всегда так — если о чём-то задумаешься, то ни жары, ни холода не чувствуешь.

А подумать Врану есть о чём.

Не сдадут ли его остальные, не нажалуются ли старейшинам, что Вран и от этой работы улизнул? Когда он в деревню спокойно вернуться сможет — когда солнце садиться начнёт или раньше? И, самое главное — правда они все, что ли, вместе с ним лютицу встречать хотят?

Последнее Врану совсем не нравится. Ещё подумает лютица, что у него язык без костей, что только похвалиться он ей хочет и больше ничего его не волнует. Конечно, Врану и похвалиться хотелось — но словами, а не на ночную встречу с лютицей всех недоверчивых болванов собирая. Вран нутром чует: не станет она у них на глазах через ножи кувыркаться, хорошо, если вообще из леса покажется. А если не покажется?

Вран торопливо взбирается по пригорку, почти бегом — чтобы в снегу из-за медлительности не увязнуть. Смотрит на него один из огромных деревянных волков, мордой прямо в сторону его подъёма обращённый, хлопает по боку туго набитая сумка. Ещё немного — и он будет наверху.

Капище это с незапамятных времён существует, некоторые говорят — вообще его не их община возвела, а до них кто-то. Волков таких двенадцать, рассеяны они большим кругом по холму, во все стороны взирают — и каждый чем-то от других отличается. У одного ухо порвано, у другого морда чуть уже, третий — и вовсе как будто не взрослый, а только-только из волчат вышел. Говорят, раньше у них имена свои были, раньше все они за своё дело отвечали, если нужно было что-то — так к определённому волку обращались, а не ко всем сразу. Утратились эти знания со временем, да и не всем теперь на этот холм ходить можно. Вран, как обычно, правила нарушает.

Старейшинам можно, например — это всегда пожалуйста, на все праздники, по любому поводу: хворь по деревне расползается, в лесу заплутал кто-то, соседи нехорошие появились. Юношам во время посвящения не можно даже, а нужно — главное это место их. Если женщина забеременела и беда у неё с ребёнком, тоже её сюда пускают у волка помощи попросить; детей сюда приводят, как ходить научатся, чтобы с хозяевами познакомились, но один раз только, и то — в сопровождении старейшин. Вран в своём самовольстве не виноват: привык он к этому месту. Когда в общине думали, что волк его своим выбрал, постоянно его старейшины сюда брали, хорошим знаком это считалось. А затем брать перестали — но холм-то Врану полюбился. Хороший холм. Всегда на нём спокойно.

Вран делает последний рывок — и наконец до волка добирается. Выдыхает с облегчением, поспешно одежду отряхивает, чтобы снег к ней не примёрз. Стягивает одну перчатку, дерева волка касается — и замечает, что на его лапу кто-то ленту красную повязал.

Вот и вся запретная священность этого места. Всё время кто-то кроме него сюда захаживает да приветы волкам оставляет, а старейшины раздражённо эти приветы перед обрядами срывают и выговоры потом деревенским делают. Если красная лента — значит, о любви просят, о семье, о детях, может быть. Если зелёная — об урожае, сытости, здоровье. Голубые нечасто появляются — это уже о вдохновении, успехе в любимом деле, но редко кого во врановой общине такие вещи волнуют. Самое, конечно, неприятное и ещё более редкое — ленты жёлтые да чёрные. Жёлтая — это когда болезни кому-то хочешь, чёрная — и вовсе смерти. На памяти Врана только одна жёлтая лента была, а о чёрных он только в рассказах слышал. И не говорилось в рассказах, откликнулся ли волк на просьбу эту.

Вран и сам бы, может, ленту повязал — да не знает, какого цвета. Серого, что ли? Он прислоняется плечом к волчьей лапе, смотрит вниз на грубую дорожку своих следов, не следов даже — полосу разрыхлённой снежной толщи, через которую он к капищу пробирался, и улыбается.