Сколько волка ни корми

— Всё, хватит, — мигом его второй обрывает. — Тебе сказали: заткнись и стой. Что мы вообще сюда попёрл…

— Сам заткнись, — щерится первый. — Что он тут орёт, словно его железом пытают? Ну-ка, давай-ка…

— Сбрендил совсем? Нет, нет, не пойд…

Первый ловко второго за шиворот хватает, перед собой проталкивает — и сам внутрь к Врану заходит, а дверь так открытой и остаётся.

— Ты кто? — повторяет первый тем же громким шёпотом. — Что здесь делаешь? Беглый, что ли? А все остальные где?

Кто — беглый, откуда — беглый, что за «все остальные»? Много вопросов у Врана, но облегчения ещё больше: если пришли эти юноши странные сюда, значит, никто его заживо хоронить не собирается, значит, не в обычае лютов это всё-таки.

— А ты кто? — спрашивает Вран, чтобы время выиграть.

Похожи эти юноши чем-то друг на друга, и в то же время — разные совсем. Оба невысокие, крепкие, никакой стройной изящности Баи в них нет, никаких скул точёных — простые у них лица, но в целом приятные. Один на Врана голубыми глазами смотрит, другой — зелёными. У одного волосы светлые, отросшие, взъерошенными вихрами на лоб спадающие, второй тёмный, коротко остриженный, и как-то с дюжим подозрением Врана взглядом исподлобья сверлит. Явно не его это была затея сюда идти.

— Я?.. — озадаченно переспрашивает первый. — Ну Верен я, допустим. А что?

— Ты зачем ему своё имя…

— Кому верен?..

Улыбается первый юноша вдруг, и понимает Вран, что молод он совсем, хотя и в плечах широк уже. Лет четырнадцать-пятнадцать, не больше — а вот второй старше выглядит, может, оттого и подозрений у него больше.

— Имя у меня такое — Верен, — поясняет первый бесхитростно. — А это — Нерев, брат мой.

— Мать лесную, хватит именами нашими…

— В дозорные нас сегодня поставили, — хвастливо продолжает Верен, не обращая внимания на шипение брата. — В первый раз, между прочим. И сразу что-то началось — как знал, что спокойно не простоим. А ты из какого племени? Я что-то запах твой никак угадать не могу, издалека ты, что л…

— Да неужто не чувствуешь — не пахнет волком от него? — сердито перебивает его Нерев. — Человек это, навозом от него шмонит да молоком коровьим — что, думаешь, в скотоводы стаи дальние подались?

— Человек?.. — моргает Верен. — А зачем Бая сюда человека привела?..

— Откуда я…

— Ну и как это понимать?

Распахивается и вторая дверь, резко, словно пнули её — и видит Вран Баю на пороге. Недалеко ушла, видимо. Может, и вообще никуда не уходила.

— Бая, — говорит Вран быстро, все слова её гневные опережая. — Я всё сделал, как ты сказала: спать лёг, спящим притворялся, но тут они пришли, и…

— Не спал он! — возмущённо хмурится Верен. — Звал тебя так, что вся граница ходуном ходила, я подумал, может, плохо ему, и проверить решил!

Бая сужает глаза. Снова этот взгляд её недобрый — снова Вран поражается, как многолика она может быть. Не весёлая девушка из леса перед ним уже стоит, а волчица настоящая, с которой все шутки плохи — вот только беда в том, что все втроём они уже пошутили, и не очень удачно.

Смотрит Бая на Верена, смотрит на Нерева. Ледяной этот взгляд, не укоризненный, не возмущённый — просто со свету тебя потихоньку выстуживающий. Ни слова она не говорит, но и не нужно ей это; Верен сглатывает, явно все свои оправдания куда подальше отправляя, Нерев сообразительнее оказывается: тут же пятится и Верена за собой утаскивает.

Хлоп — и как ни таращится Вран на дверь закрывшуюся, никуда она у него на глазах не испаряется.

— Я… — начинает он, на Баю покосившись.

— Ещё одно слово — и с деревьями говорить будешь, вдоволь наговориться сможешь, — прерывает его Бая. — Деревья тебя с удовольствием выслушают, терпеливые они — а у меня терпение на исходе.

Вран хочет было ей вслух ответить, но быстро спохватывается. Кивает только.

Кивает и Бая — и опять исчезает.

Вран без особой надежды в тьме кромешной к двери подходит, руку к ней протягивает.

Земля. Всё такая же тёплая.

Не знает Вран, что и думать по этому поводу. Но одно знает: Баю лучше не злить, и так она им не слишком довольна. Велела спать лечь, значит, хотя бы попробовать надо.

Никогда Вран ещё на земле голой заснуть не пытался — бывало, конечно, валялся на траве у реки, когда солнце уже с неба уходило, но это же совсем другое было. И вокруг ты оглядеться можешь, и встать всегда с травы этой, домой пойти да куда душа пожелает по дороге зайти — а здесь таким себя побаловать нельзя, назвался груздем — полезай в бочку, назвался волком урождённым — полезай, получается, в дыру какую-то в холме вырытую, и не возникай.

Земля, впрочем, такой же тёплой оказывается, как и летом у реки — если глаза закрыть, то представить можно, что просто вечер глубокий уже, а тебе всё лень с места подниматься и двигаться куда-то. Бывало у Врана и такое — с последующими выволочками от старейшин, конечно.

Одна перчатка вранова так на земле заснеженной возле холма и валяется — Вран о ней вспоминает, когда руку под голову подкладывает. Барабанит пальцами по земле задумчиво — и пальцы как-то сами собой к поясу тянутся, который Бая на нём оставила.