Сколько волка ни корми

Тело враново трясти начинает. От холода, наверное. Всё-таки в одной рубахе он стоит.

* * *

Всегда думал Вран, что русалками только взрослые девицы становятся. В трясину угодившие, да так там и оставшиеся; в реках от безответной любви утопившиеся; просто в лесу, вдали от дома своего, умершие и увязшие — но, оказывается, не так это работает. Если две души в человеке живут, то в любом возрасте он может после смерти в лесу второй душой застрять, и расти эта душа вместе с телом будет, пока зрелости не достигнет. Попадают так и в покои водные многие, русалками да упырями становятся — Врану в этих «многих» верить не хочется, не можется, но Бая говорит: от самих мертвецов болотных она это слышала, несколько десятков их здесь, если не больше. Вот только есть одна маленькая сложность: те, кто сам умер, с радостью с тобой поговорят, а бывшие дети утопленные никак заговаривать не хотят, пока не скажешь им что-то знакомое, что-то, что душу их тронет, воспоминания всколыхнёт. А что могут помнить дети только родившиеся?

Чаще всего — имена свои, которые матери их ласково шепчут, живот поглаживая.

Не заговаривала и эта русалка. Сивер уже всеми возможными способами подход к ней искал, и имена все ему известные наугад называл (иногда срабатывает, и в цель случайно попадаешь), и названия деревень поблизости, и заговоры даже какие-то, в лесу от людей подслушанные, — а вдруг?

Ничего не выходило: молчала русалка, в своём мире жила да каждую зиму ровно в просинец наружу вылезала.

Молчала до тех пор, пока Вран имя Латуты не назвал — имя, которое русалка точно слышала, точно помнила.

Потому что одно чрево с Латутой делила.

Не было у Латуты никогда близняшки. Сколько Вран себя помнит — не было. Не говорил никто и никогда о сестре её единоутробной погибшей, не молчат о таких вещах обычно, — но о «Рыжке» этой ни слуху ни духу не было. «Рыжка» — это её Сивер уже от отчаяния так прозвал, чтобы хоть как-то к ней обращаться. Не то чтобы её сильно волновали все его обращения.

Не хотел это Вран за правду принимать. До последнего не хотел. С Сивером спорил, с Баей даже — и когда Сивер ему в очередной раз в сердцах в деревню вернуться предложил да на Латуту живую поглядеть, неожиданно для себя согласился.

А потом новая неожиданность выяснилась: ищут его всё-таки.

Крики Вран ещё издалека услышал, когда до деревни приличное расстояние оставалось. Начало небо темнеть уже стремительно, как всегда зимой бывает, пар изо рта всё гуще становился — и похолодало в придачу.

— ВРА-А-АН! — приглушёнными отголосками по лесу разносилось. — ВРА-А-А-А-АН!

— Ну вот и отлично, — устало Сивер сам себе кивнул. — Сейчас к ним тебя отведём — и распрощаемся. Ты только к нам никого не тащи, ясно тебе? Ни к нам, ни на болото — я сам тебя в нём утоплю, если дружков туда своих привед…

— Нет, — прервал его Вран, на Баю смотря. — Не надо меня ни к кому отводить. До опушки меня доведите, хорошо? Только до опушки.

— Ищут тебя, — Бая сказала.

— Знаю, — ответил Вран. — И не надо, чтобы сейчас нашли. Я только посмотреть хочу.

— Опять двадцать пять, — раздражённо выплюнул Сивер. — Ты сколько эти песни нам петь будешь? Всё, закончились гости, повеселился — и хватит! Спасибо за то, что имя сестры её назвал, дальше я сам разберусь!

— Бая, — упрямо сказал Вран, продолжая на Баю смотреть. — Отведи меня к опушке перед деревней. Пожалуйста. Не к голосам.

— Хорошо, — ответила Бая.

И ни вопросов ему никаких не задавала, ни на Сивера, вновь вскипевшего, внимания не обращала. Просто за собой Врана повела. Вран ей был за это очень благодарен. Вран и не хотел раньше времени на её вопросы отвечать. Даже сам о них задумываться не хотел.

Звучало всё громче его имя, пару раз они чуть с деревенскими в лесу не столкнулись — но Бая вовремя в сторону уходила, ловко их обходя. К опушке уже затемно добрались — замедлился у Врана шаг совсем, холод снова тело его сковал, да и путь неблизкий был. Далеко люты от деревни врановой расположились, а болото ещё дальше — полдня от дома до него надо идти, Вран помнит.

Вран помнит…

Вран помнит глаза этой «Латуты» взволнованные — детские совсем, растерянные глаза, никогда она на Врана в деревне так не глядела. Помнит и взгляд её безумный, когда она на болоте в пляске своей дикой вертелась — будто огни какие вместе с ней в глазах её плясали, буйные и яркие, совсем не такие, как в окнах деревенских сейчас, на которые Вран издали смотрит.

Вран знает, как среди деревьев притаиться так, чтобы ни с какой точки тебя заметно не было — ни из леса, ни из деревни. Пригодилось ему сегодня это знание: потянулись люди постепенно за забор общинный обратно, когда закат на пятки наступать стал, никто не хотел в час переломный лишний раз с нечистками спящими связываться. Многих Вран видел, кого-то — мельком, кого-то в подробностях разглядеть успел.

— Ну и? — с нетерпеливой досадой Сивер то и дело шёпотом спрашивал. — И что? Что мы тут торчим-то здесь с ним, Бая? А ты что к земле примёрз? Вон деревня твоя, вон дом твой — так вали в него поскорее, можешь не благодарить даже, только исчезни уже наконец!