Сколько волка ни корми

Последними из леса мать с отцом Врана вышли — совсем чёрным небо уже было. Шёл рядом с ними безрадостный Ратко, Вран сразу его спину вытянутую узнал. Шёл да за плечи мать вранову ободряюще придерживал.

А Вран только на отца и смотрел. Смотрел — и нож у него перед глазами маячил. Глаза волчьи прозрачно-голубые.

Дождался Вран, когда последний человек за забором окажется. Дождался, когда в большинстве изб огни погаснут, а в сторожке, наоборот, зажгутся. Дождался, когда все спать разойдутся.

И только тогда колени разогнул и выпрямился кое-как — задубело всё тело опять, снова почти ног он не чувствует.

— Ну наконец-то, — торжествующе выдыхает Сивер. — Подарок всем наутро хочешь сделать? Или… а, лес с тобой — ты только иди, иди да не расстраивайся, всякое бывает, ничего страшного! Ещё раз повторяю: язык тебе в глотку засуну и головой в грязь болотную окуну, если хоть слово кому…

— Бая, подожди меня, ладно?

Кашляет Сивер, словно словами подавившись.

— Я не понимаю, сколько это продолжаться-то будет?

— Бая, — повторяет Вран в который раз за этот день, как обычно, на Сивера и не смотря. — Дождёшься меня? Я всё быстро сделаю. Ты только никуда не уходи.

— Зачем? — коротко спрашивает Бая.

И мог бы Вран, в сущности, хоть сейчас уверенным шагом в деревню ступать: понимает он по её глазам, что дождётся, даже если Вран ничего не объяснит.

Вран и не объясняет.

— Увидишь, — так же коротко отвечает он. — Если с русалкой вам не помог… то хоть с другим помогу.

— С головой себе помоги! — не выдерживает Сивер, с шипения почти на полную громкость переходя. — Как же ты меня затрахал, Хрен из Тугодумья! Одно и то же, из пустого в порожнее! Никто тебя обратно не пустит! Повторяю: никто тебя обратно не…

Вран до последнего надеется: обманули.

Вран короткими перебежками через поле до щели в заборе добирается, волей одной ноги переставляя, и надеется: обман это был или несчастье настоящее. Вран в щель просачивается, под окно избы соседней ныряет, чтобы не заметил никто, и надеется: не сработал пояс баин, задурила его русалка, а с ним вместе — и Баю с Сивером. Вран к другой избе перебегает и надеется, на плохое совсем надеется: наплели ему Бая с Сивером с три короба, действительно Латута там была, действительно её русалка под воду утащила, а они просто решили его в деревню под шумок спровадить да там и оставить — самому с гибелью Латуты разбираться, не поверит ведь никто. Опять.

Вран готов, готов даже на такое надеяться, потому что не может Вран другой мысли в голове своей позволить место занять. Никогда, никогда в деревне от детей не избавлялись, не в их это правилах было, не в их это законах — никогда бы девочку новорожденную никто в болоте не утопил, да и сколько идти до него, болота этого? Нет, нет, даже об этом Вран думать не хочет — какая разница, сколько идти, если никто и не пошёл бы изначально?

На что угодно Вран надеется, пока до третьей избы не добегает и в окно её не заглядывает.

И не видит там Латуту.

Живую и невредимую. Над горшками какими-то бабкиными недовольно скривившуюся. Волосы рыжие в косу тугую заплетены, палец безымянный на правой руке на месте. Кожа бледная, но не зеленоватая — просто всегда у Латуты лицо такое было, белое, мигом на солнце сгорающее. Отражается в глазах её зелёно-коричневых огонёк свечи — но нет в них безумия никакого.

Медленно-медленно Вран обратно на корточки опускается. Заставляет себя — потому что так бы стоял и стоял, и плевать бы ему было, заметит ли его Латута опять. Может, даже закричит, как ночью прошлой.

Пусто Врану. Ни смятения внутри нет, ни неверия, ни споров внутренних — ничего. Жива Латутка. Наверное, даже в лес сегодня не выходила — зачем ей ради Врана мёрзнуть?

Режет пустота эта Врана, по сердцу острым ножом проходится, в горло наотмашь вонзается — снова трясти Врана начинает, но другая дрожь это уже, злая, сил придающая. Вот, значит, как. Вот, значит, как у деревенских дела делаются.

Рывком Вран с земли поднимается — и к дому своему широкими шагами идёт, ни от кого не прячась. Не заметят — хорошо, заметят — им же хуже. Вран отсюда без своего не уйдёт.

Вернее, без чужого.

* * *

Молчит Сивер. Молчит Бая.

Молчит и Вран — нечего ему сказать.

Всё за него двенадцать шкур волчьих говорят, на зимнем снегу осторожно сложенных.

И нож с волчьей мордой на рукояти.