Сколько волка ни корми

И говорит он всё это Бае вроде бы настороженной — но почему-то видит перед глазами лицо Солна насмешливое. «Да-да, — сказал бы ему Солн. — Расскажи, расскажи ей, Враша, как раны эти ты на самом деле получил. Только не превратись во Врушу ненароком — знаю я тебя».

Но не может Вран. Не может не превратиться.

И сам не знает, не спрашивает ведь Бая, ничего не спрашивает, зачем говорит:

— Люди…

— Люди, — повторяет Бая.

И сочинил Вран уже сказку новую — о том, как люди обезумевшие никаким рассказам его о лютах не поверили, ни к каким увещеваниям его прислушиваться не стали; как услышали они только, что сам Вран лютом стал, а, значит, и волком; как схватили они его, и пытали, и хозяина серого призвать заставляли, и сопротивлялся Вран, и вырывался, и чудом спасся, и гнались за ним, и стрелы летящие кожу его рассекали, и не помнит он, как до опушки добрался, и только лес его спас, потому что в лес уж они не пошли — испугались, наверное…

Но смотрит Вран на плащ свой на плечах у Баи, которым Бая кровь с лица его на этой самой опушке вытирала — и не сходят с его языка сказки новые. Не сейчас. Может, завтра. Может, и вовсе удастся ему с Баей разговоров этих избежать… Хотя бы с Баей…

— Люди мне этот плащ дали, — вместо этого Вран говорит. — И к Чомору этот мусор. На, забирай! Не человек я больше!

Улетает плащ, с Баи Враном сорванный, за границу леса. Тряпкой скомканной на одной из ветвей низких повисает — да так там и болтается. А Вран ждёт. Ждёт, сам не зная чего.

Но никак Чомор на поступок его не откликается.

— Да уж, — тянет Бая через некоторое время. — Точно тебе отдохнуть не помешает.

И должен Вран признать: не только он рассмешить её в час даже самый трудный способен.

Потому что и ему от слов её смешно становится — хотя, казалось бы, какой ему сейчас смех?

Глава 13. Красная рубаха

— И это что, по-твоему, стиранное? — сурово Врана Бушуй спрашивает. — Где ты это полоскал — в проходе своём заднем, что ли?

Раздаются смешки хриплые, даже Нерев сдавленно хмыкает — впрочем, тут же замолкая, взгляд тяжёлый Врана поймав.

— Там же, где и все остальные полоскали, Бушуй, — как можно почтительнее Вран отвечает — да только не очень-то искренней почтительность эта выходит, и чует это Бушуй сразу. — И так же. За другими я смотрел, всё в точности, как они, повторял, ни одного движения лишнего не сделал.

— То ли слепой ты, то ли руками собственными пользоваться не умеешь, — фыркает Бушуй. — Что, не способен волк наш новоявленный портки старческие постирать? Я тебе не две, не три задачи задал — одну дал, и с ней ты не справился. И что ты хочешь, чтобы я Лесьяре сказал?

«Ну, вестимо, что гадить тебе нужно было меньше в портки свои, чтобы потом на грязь неотмываемую не жаловаться?»

Стискивает Вран зубы, хочет Вран портки эти проклятые в рот Бушую засунуть, чтобы заткнулся тот наконец — но отвечает лишь миролюбиво:

— Что… учусь я всё ещё мудрости этой великой, Бушуй.

— Учишься, — ворчливо Бушуй повторяет. — Мудрости великой. Дурости великой ты в детстве в деревне своей научился, дурость у тебя из всех щелей и прёт. А с рубахами что? Ты не только слепой и с руками нерабочими, и кожа у тебя влаги не чувствует? Мокрые они — здесь и здесь! Ты их сушил хоть, мальчик?

Спёртый воздух в землянке стариковской, потому что не выходят они почти никуда отсюда — всегда очень быстро Врану здесь дурно становится. И от света тусклого, едва через оконце проникающего, и от бормотания отовсюду доносящегося, мигом на уши наваливающегося: плевать старикам, что слышит их Вран прекрасно, нисколько их это не смущает, сразу же они его обсуждать начинают. А иногда — не его. Свои вопросы какие-то, и десятки у них этих вопросов, со всех сторон жужжащих: и каким красавцем Веш растёт, и какое солнце сегодня яркое, а луна — ещё ярче, и какие странные зайцы на вкус были, горькие, что ли, — и кто их поймал, не Зима ли, случайно? Что ж, тогда всё ясно — неумелая она охотница, всегда худшее из худшего из даров природы выбирает…

Знает Вран все эти разговоры наизусть уже. Предсказать даже может, в какое русло беседа потечёт, если прислушается.

Потому что не просто так Вран пришёл сюда сегодня — и вчера, и позавчера, и десять дней назад.

Потому что определила Лесьяра Врана о стариках в «доме» их заботиться, а, значит…

…и жить с ними.

Да, есть такое дело жизни всей у лютов. Есть глава рода, например, знахарь есть, умелец есть дел кузнечных, у которого, кстати, Самбор в учениках, за одежду есть ответственная — Зима, пусть и тоже не слишком она довольна судьбой своей, самые обычные члены племени есть, по мере необходимости задания выполняющие, — а есть и «горшечники» так называемые. Горшки они, то есть, за стариками выносят, над которыми Самбор трудится — и многое другое.

Рассказывал Солн Врану о должности этой замечательной, и должен был, наверное, Вран ещё тогда догадаться: вот оно. Вот место для него, по мнению Лесьяры, самое подходящее. Вот куда она Врана без раздумий запихнёт — как там она говорила, смирения ему не хватает?