Скользкая дорога

— Пригодится. Себя оборонить. Да и груз. В Сан-Франциске той лихих людишек много, всяко там быват. А мериканцы оружных людей уважают. И запомни, как "Отче наш" — в Сан-Франциске придешь на улицу Гринвича, Питер подскажет. Ориентир простой — православный храм строят![48] Найдешь Куприянова Ивана Петрова, он стройкой заведует, передашь от меня поклон и письмо, отдашь ему груз, попросишь, чтобы устроил на первое время. Дальше уж сам, но вижу, не пропадешь, ушлый ты мужик. А таперича шагай, Василий Михалыч, поспешай, пока ветер без камней.

Я глаза округлил от изумления, эта присловка одно время была любимой у нашей гопоты.

— Это как?

— На Камчатке так говорят! Не с кондачка взяли! Тамотки бывает — Авача[49] как пыхнет дымом с огнем и полетели каменюги по ветру. Так и тут, чеши по ветерку быстрей, пока не началось!

Никанорыч сделал неопределенный жест правой рукой, я проверил, заряжен ли револьвер, сунул его за пояс, затянул поясной ремень, чтобы ствол не выпал, подхватил свое барахло, тюк Никанорыча и спрыгнул на пирс. Поднял голову, услышав, как надо мной кашлянул Иван.

— Не забыл куда идти?

— Не забыл.

— Ну, с богом! — и перекрестил меня.

Я развернулся и пошел, не оглядываясь, к выходу из порта. Начавшийся дождь должен отогнать любых возможных соглядатаев. Хотя откуда они? За кем соглядать? Да и темень подступает, не шибко кого разглядишь в ней. Идти недалеко, Иван еще с воды мне показал и дом вдовы Рудневой и лавку американцев. До полной темноты совсем немного, надо не спеша поторапливаться. Ммм-да уж, Николаевск нонешний на будущий совсем не похож. Деревня деревней. Улицы тесные, дороги грунтовые, тротуары из досок, лужи, грязь, телега вон едет, пароконная. С бочками. Небось с парохода. Темень уже вот-вот настанет. И как они дорогу находят? Вон и нужный дом. Быстрее, а то вымокну до нитки.

— Ви ал лайф ин э еллоу сабмарин, еллоу сабмарин, еллоу сабмарин, — стою на крылечке и любуюсь подсвеченным утренним солнцем противоположным берегом Амура, тихонько напевая "Желтую подводную лодку". Силуэты сопок за сто пятьдесят лет нисколько не изменились. Только прОсек нет. Ох, хорошо-то как! Тучи за ночь разогнало, с утра морозец, изо рта пар, лужи застыли (градусов 5 ниже нуля) ветра нет. Настроение — обалдеть! В смысле, отличное. Выспался в чистой постели, перед сном в баньке помылся — хозяйкины соседи топили баню к приходу "Корсакова", ждали приезда сына. Ну и мне обломилось, так сказать, "присоседился", хозяйка похлопотала. Такое приятное ощущение — лечь в свежезастеленую хрусткой простыней постель после баньки, эх! А сейчас завтракать и в лавку. Заходя в дом, плотоядно потираю ладони — запах блинов и свежезаваренного чая бесподобен! Расстаралась Прасковья Ильинична, дай ей бог здоровья.

Вещи пока оставлю в комнате. Таскать на хребтине два баула неслабого веса (как два стопятых аккумулятора), причем без ручек (обычные тюки) неохота, потому как тяжело и совсем неудобно. Понятие эргономика тут еще не существует ни в каком виде. А ну как не будет никого в лавке? Обратно с ними тащиться? Нет уж, возраст уже не тот тяжести таскать.

Так вот ты какой, северный олень! Хуго, блин, Штайер. Копия фюрера, только нос и правда, кривой. А худющий! Вместо гутен морген почему-то произношу: Гитлер капут! Уго дергает верхней губой, отчего становиться очень похожим на советскую карикатуру в исполнении Кукрыниксов[50], недоуменно моргает, потом на полном серьезе выдает:

— Этот швайненхунд продаль вас какой-то дрэк э-э-э хлам? О, я-я, ф такой ворфал э-э-э случай Гитлер капут — есть гуд э-э-з карашо! (тут он показывает мне большой палец правой руки и я вижу что указательный и средний пальцы на ней отсутствуют) Но ич беклаген э-э-э я сожалеть, Отто сьегодня раух э-э-э отдыхать! Если вы хотеть его тотен э-э-э убить — приходить завтра!

У них тут есть живой Гитлер? Них*я себе, пошутил! Я с трудом перебарываю желание расхохотаться, достаю кредитки и говорю, что желаю обменять их на доллары. Поосторожней надо со словами, назвал Гитлера, вот тебе и Гитлер. Как бы джинна какого-нибудь не вызвать таким макаром, или черта…

Хуго сосредоточенно морщит нос, достает деревянные счеты:

— Герр хат голд э-э-э иметь деньги? О, дас ис гуд э-э-э карашо! Доллар альзо карашо! Ич, яаа, считать!

Сопит перебитым носом, перекладывая кредитки и щелкая счетами. Закончил, уважительно покрутил головой:

— О-ля-ля, уан таузенд уан хандред э-э-э один тысяч и сто доллар! И ешчо файв, пять, мейн провизионен э-э-э-э, комиссия, э-э, процент, ду ю эгри, ви согласен?

— О, я, я! Данке шон, камрад!

Лицо Хуго расцветает широкой улыбкой, видны желтые зубы заядлого курильщика, он искренне рад:

— О-о-о! Дойч шпрехен?

— Найн! Совсем чуть-чуть…, — показываю маленький зазор между большим и указательным пальцем.

Хуго расстроился. Как быстро у него меняется настроение! Худой, лицо нервное, явный холерик! С таким желательно общаться мягко и аккуратно. Впрочем, лицо немца вскоре разглаживается, он даже приободрился: