Скользкая рыба детства

Печень и впрямь оказалась вкусной, нежной. Чем-то напоминала тресковую, но свежая, речная. Молчали. Громко тикали часы на стене. Горела свеча.

Потом ели мороженое с ромом. Любимое с детства мороженое Андрея – шоколадное. И это было важно для него сейчас.

«Ром – аромат. Хорошая игра слов. Что поделывает майор? Защитник Отечества! «Сапёры ходят медленно, но лучше их не обгонять» – шутка гвардии майора. Он уже спит, должно быть. Можно ли привыкнуть к смерти – рядом, ежедневно, ожидая вызова? Другие вызовы, разные вызовы. И всегда одно и то же – приглашение на смерть! Смертельная игра. И он – один-одинёшенек в своём одиночестве. Опять тавтология. Трудно идут сегодня слова. Не рождаются. Нет, не так – рождаются с трудом. Что-то мешает их складывать легко, ловко и привычно. Устал сегодня. Такой длинный день. День выпотрошил меня, как налима. Занятная фраза».

– Сегодня ты меня не видишь в упор, – тихо сказала Алёна, потёрла пальцем край фужера, – не замечаешь, а я сижу напротив. А-у-у!

Пламя свечи прилегло, неуверенно поколебалось, почти успокоилось. Они смотрели на него заворожённо.

Послышался тонкий звук, как тогда в окопе. Возник вроде бы из ничего, зазвенел и поплыл из-под тонких пальцев Алёны.

Заполнил собой пространство маленькой кухни, встревожил. Растворился в заоконном полумраке и вновь проявился – плавно, словно выплывал мягко из самой середины пустоты – хрустального колокольчика фужера.

Прозрачный колокольчик без языка.

Андрей вздрогнул, отвлёкся от своих мыслей.

– Ты есть, ты со мной. Поэтому я позволяю себе задуматься.

Неожиданно заговорил, всё более волнуясь:

– Там, на полигоне, в окопе… голову поднял – бруствер, каждую травинку увидел, солнце вовсю, ослепило – смотреть больно. Потом взрыв, раскаты, солнце качнулось, накренилось куда-то вправо, запах свежей земли, раскрытой земли, распахнутой, как рана на теле. Дышишь полной грудью, в ней прохлада, страшное что-то скрыто, и надышаться не можешь. А ничто ведь не угрожало, я спрятался в крепком окопе. Представил – смерть, несётся, вот она – у левого соска… воет, летит. Куда? К кому? В кого – в соседа, в тебя, солдата, ребёнка? Из ствола, из миномёта, самолёта? Смерть летит шальная, без разбора. Вот она – перед тобой. Дура ненасытная. Неуправляемая, как автомобиль на скользкой дороге, мчится жутко… на огромной скорости. И ты это понимаешь мозгом, он говорит – стой, там смерть, а ничего не можешь прямо сейчас изменить, заслониться от этого ужаса. И надо встать, пойти… в атаку. Что надо себе сказать – такое, чтобы встать вот так, в полный рост, встать и бежать, бежать навстречу собственной смерти. Заставить своё тело, деревянное, непослушное от страха – гнать, и снова бежать, бежать… себя заставить – бежать, может быть, в последний раз, перебирать не своими ногами… задыхаться от бега. И так хочется жить!

Закончил неожиданно, очень тихо:

– А нашей Оленьке всего шесть лет.

Алёна молчала, смотрела широко раскрытыми глазами.

– Был ли страх? Испуг за себя? Аффект после взрыва? Что-то другое. Понимаешь? Секундное замешательство, паника. Потом – шок от этой простой мысли. Потрясение догнало меня вместе с взрывной волной. С запозданием. Опрокинуло.

– Момент истины…

– Момент истины. Так просто и страшно. – Он взял руку жены, поцеловал, подержал в своей руке, потёрся щетиной.

Алёна вздрогнула, осторожно провела свободной рукой по второй щеке:

– Мальчик ты мой усталый.

Они вместе посмотрели в окно. В роще напротив принарядились берёзки молодыми листочками, светились белыми стволами.

Этот завораживающий свет шёл в дом вместе с ночной свежестью, нёс короткое успокоение.