Скопец, сын Неба

Не оборачиваясь, Иисус поднимает руку и машет ею. Это можно принять за согласие или считать прощальным жестом. Иуда стоит у ворот таможни и долго смотрит вслед Иисусу. Тот медленно удаляется по караванному тракту на север. Он уходит в противоположную сторону от Магдалы, по направлению к которой умчался вчера Иоанн, пересекает речушку, стекающую с Галилейских гор, и движется к Хоразину, лежащему у подножия этих самых гор. Там, еще дальше и выше расположен город Мерон, знаменитый гробницами основателей фарисейства Гиллеля и Шаммая. А за ним безлюдные вершины. Очевидно, Иисус направляется именно туда. Иуда почти уверен, что видит его в последний раз.

 

 Часть вторая 

 П Е Т Р

“Было начало начал. Было доначало начала начал. Было предначало доначала начал начал. Не было ничего. Не было имен. Только шорох безымянного небытия. Небытие изрекло себя: “Небытие”. И тотчас стало сущим, стало бытием. Бытие оглянулось вокруг и нашло только себя. Бытие позвало: “небытие”. Но назвало сущее, назвало самое себя. И поняло бытие, что не может вернуться к тому, из чего вышло. Ибо бытие могло быть в сущем, а небытие не могло быть. “Небытие” не есть небытие. “Небытие” есть имя сущего. Истинно, небытие не может быть названо “небытие”, ибо небытие без имени”.

Матфей сидит в трапезной и читает греческий свиток из сумы Иисуса. Александрийский переводчик снабдил манускрипт краткой преамбулой о том, что эта книга из страны серинов на далеком востоке, где производят тончайший шелк из нитей бабочек и благородную посуду не толще яичной скорлупы.

Напротив него, опершись на локоть, возлежит Иуда и просматривает свои бумаги, которые он хранит в эбеновом пенале. Вот уже две недели они живут вдвоем после того как сначала, даже не попрощавшись, исчез Иоанн, а за ним Иисус. Юноша спешил к больному отцу, это было понятно и простительно, но неожиданный уход Иисуса выглядел странным. Иуда лишь передал благодарность его и сказал, что Иисус ушел по личным обстоятельствам на север. В какую бы дорогу не собирался человек, на север или в любую другую сторону, он имеет обыкновение брать с собою самые необходимые и дорогие ему вещи. Куда можно идти, оставив все до последней полушки?

Матфей возвращается к чтению манускрипта.

“Было начало начал. Было доначало начала начал. Было предначало доначала начал начал. Не было ничего. Не было имен. Только шорох безымянного небытия. Небытие изрекло себя: “Небытие”. И тотчас стало сущим, стало бытием. Бытие оглянулось вокруг и нашло только себя. Бытие позвало: “небытие”. Но назвало сущее, назвало самое себя. И поняло бытие, что не может вернуться к тому, из чего вышло. Ибо бытие могло быть в сущем, а небытие не могло быть. “Небытие” не есть небытие. “Небытие” есть имя сущего. Истинно, небытие не может быть названо “небытие”, ибо небытие без имени.

Бытие назвало себя: Я. И услышало: Ты. Разве нас двое, удивилось бытие. И ответило само себе: конечно, двое, ведь я с кем-то говорю. Я узнало себя и говорю как с Ты. Если бы Я было только Я, Я не знало бы себя, но было как небытие. Истинно: чистое Я невозможно произнести, ибо Я не имеет имени. Истинно: чистое Я и небытие – одно”.

В памяти Матфея всплывает его первая встреча с Иисусом. Тогда за ужином учитель говорил именно об этом, а он сожалел, что не имел возможности это записать. Иисус говорил, что Святой Дух - один на всех. Всякая душа исходит из него при рождении и возвращается в него после смерти. Это изумительно и прекрасно. Но смерть остается смертью. Человека не пугает вечность позади него, его пугает вечность впереди него. Думая о далеком прошлом, о своих предках, он не приходит в ужас от того, что его еще там не было. Он приходит в ужас, думая о будущем, о потомках, среди которых его уже не будет. И учитель это хорошо знал. Он говорил, что человеку не достаточно одной истины. Ему еще нужно освободиться от человеческого. Но многим на это не хватает всей человеческой жизни. И, пожалуй, им не хватит и трех жизней. Человек хочет жить. В сущности, это его единственное желание. Он согласен даже на ад, если там есть жизнь. Небытие ему страшнее всего.

Матфей вспоминает вчерашнюю сцену, в которой на него дохнула смерть, и он мигом забыл всю свою философию.

Они сидели у ворот таможни на камне, он и Иуда. Матфей давно уже перестал гадать, о чем думает его молчаливый гость. Иуда не поддерживал обычные для людей диалоги, он принимал чужие монологи, если не считал их пустыми и никчемными. В противном случае он просто переставал слушать человека. Столкнувшись пару раз с таким невниманием, Матфей перестал вести разговоры ради вежливости. Так они теперь часто молчали на двоих. Если возникала необходимость что-то сказать, они говорили, и мытарь научился ценить такое немногословие.