Скопец

— Я в тот день дежурил в больнице и около половины одиннадцатого утра ко мне заехал Селивёрстов, — принялся вспоминать Гессе, — он сказал, что Николай Назарович умер. Я лечил его на протяжении последних шести лет, так что это хорошо знакомый мне пациент. Я взволновался. С большим трудом бросил больничные дела и приехал. Было уже часа три пополудни. Приезжаю, а тут анархия: тело всё ещё на кровати, а по дому шняряют посторонние люди…

— Простите? — удивился Шумилов.

— Селивёрстов зачем-то купца привёз, Локтева, — пояснил Гессе. — Я спросил Владимира Викторовича, — последовал кивок в сторону Базарова, — была ли вызвана полиция, мне сказали нет, не была, потому как управляющий велел всем домочадцам ждать его распоряжений, а сам уехал в город. Я возмутился. Сейчас же послал дворника в ближайшую полицейскую часть. Но сам ждать более не мог, надо было в больницу спешить.

— Через пару часов после отправки дворника прибыл из Лесной части полицейский пристав с командой, — продолжил рассказ Базаров. — Человек шесть полицейских в мундирах и при оружии. Пристав сказал, что будет всё опечатывать. Дом богатый, могут быть ценности. Ну, и стали они все шкафы закрывать и опечатывать, кругом бумажки свои полицейские понаставили.

— А вы слышали что-нибудь о новом завещании? — спросил Шумилов, ни к кому конкретно не обращаясь.

— Я не слышала, — неожиданно подала голос актриса. Видимо, ей было чрезвычайно неприятно, что всё внимание присутствовавших сосредоточено на теме, затронутой Шумиловым.

А капельмейстер в пику ей тут же проговорил:

— А я, напротив, не только слышал, но даже присутствовал при его зачитывании. Это было месяца три тому назад… да-да, как раз в конце мая. Соковников пригласил на дом нотариуса и всё по новой оформил. Он, знаете, вообще-то любитель был порассуждать, что кому оставит, — эта фраза Лядова была адресована Шумилову. — Я слышал, он даже в прощённое воскресенье ритуал такой устраивал с домашней челядью: выстраивал всех и перечислял, что кому отписывает после своей смерти, — и, перехватив недоверчивый взгляд Алексея Ивановича, капельмейстер Императорских театров поспешил добавить, — не смотрите на меня так, полюбопытствуйте лучше у господина Базарова.

— Такое в самом деле устраивалось? — Шумилов повернулся к камердинеру.

— Да, точно так. Это он как бы извинялся перед людьми, если обидел кого, так чтоб, значит, не серчали и зла на него не держали, потому как в завещании никого не забудет.

— Гм-м, — Шумилов задумался на секунду. — А что, Николай Назарович и правда обижал?

— О покойных либо хорошо, либо ничего, так что лучше промолчать, — вновь подала голос язвительная актриса, хотя с нею никто не разговаривал. — Даже сегодня, после своей смерти Николай Назарович сумел над всеми нами поиздеваться.

— Это каким же образом? — поинтересовался Алексей Иванович, хотя ответ на этот вопрос он в общем-то знал.

Дамочка не успела открыть рот, её опередил капельмейстер Императорских театров:

— Представляете, в том завещании, что у нотариуса нам сегодня зачитали, он почти всем дал издевательские характеристики, такие, что никаких денег не захочешь.

Именно такой ответ Шумилов и ожидал услышать. «Однако, вы все тут как тут», — подумал он про себя не без толики ехидства. — «Может, покойный не так уж и заблуждался на ваш счет?». Вслух он, разумеется, этого не сказал, а лишь спросил с самым невинным видом:

— Какие, например?

— Про купца Куликова написал, что жалует тому… не помню уж сколько, но не очень большую сумму, в надежде, дескать, что это поможет заплатить карточные долги его непутёвого сына-обормота…, — ядовито проговорила актриса.

— …и про дворников наших, Кузьму и Евсея тоже нелюбезно прописал, — поддержал её Базаров, — жалую, дескать, им всю одежду с моего плеча, шубу енотовую, шапку на лисе и три пары сапог. Пусть хоть пропьют, хоть подерутся, таким дурням, как они, что ни дай — всё не в прок пойдет.

— …про купца Локтева, друга своего многолетнего, тоже высказался, — добавил доктор Гессе. — У него, купца этого, две дочки, и Николай Назарович был у них крёстным. Ну, Локтев, понятное дело, был в надежде, что миллионщик что-нибудь да оставит своим крестницам. И он оставил, действительно, что-то около пятисот рублей, но с припиской — для Локтева, который только и умеет что «девок строгать», а на большее, дескать, не способен.

— М-да, зло, конечно, написано, зло… — покачал головой Шумилов. — А за что же это он их так?

Повисла пауза. Видимо, никто не желал отвечать на этот вопрос. Наконец, Базаров со вздохом пробормотал:

— Уж характер у него был такой.

— Неправда! — неожиданно взъярилась актриса. — Золотой был характер у Николая Назаровича, золотой это был человек!

— Ой да полноте, Надежда Аркадиевна, — отмахнулся капельмейстер. — Перед нами-то не надо тут сказы рассказывать… Или вы на самом деле позабыли, как на моём плече навзрыд рыдали год назад?

Женщина, осаженная таким резким замечанием, покраснела, закусила губу, но смолчала. Разговор сам собою прервался. Повисла натянутая тишина.