Скопец

— Приятно поговорить с человеком, знающим историю отечественного законодательства, — улыбнулся Сулина. — Данный рескрипт в чистом виде касался «татаринцев», поскольку содержал указание на организации вообще, не подразделяя их на политические, благотворительные, образовательные или какие иные. Всем офицерам и чиновникам, участникам секты, пришлось дать подписки о неучастии в каких бы то ни было тайных обществах.

— Но секта, как я подозреваю, не распалась, — предположил Шумилов.

— Конечно, нет, — усмехнулся Сулина. — Их подкосило нечто другое. Как и всякие иные сектанты, «татаринцы» в определённый момент вошли в этап, который я бы назвал, периодом борений. Сектанты — это люди в значительной степени нездоровые на голову, все они как правило чрезвычайно амбициозны, и в какой-то момент каждый из них начинает ощущать на себе печать избранности. Каждый спрашивает себя: а почему это мною руководит личность совершенно недостойная, я ведь куда лучше? Гордыня — первый грех, и бесы-искусители именно через гордыню погубляют уловленные ими души. Поэтому на определённом этапе в сектах непременно начинается борьба за главенство. Началась такая возня и у «татаринцев». В роли козла-провокатора, привлёкшего внимание властей к тому, что творится на этих чертоискательных собраниях, невольно выступил некий Александр Петрович Дубовицкий.

— Первый раз слышу о таком, — признался Шумилов.

— Личность эта была во многом анекдотическая, даром что полковник в отставке. Дубовицкий ходил к Татариновой, слушал там религиозные песни сектантов, смотрел на их бесноватые пляски, а потом брякнул Екатерине Филипповне, мол-де, неправильно ты души людские ведёшь ко спасению, я, мол, знаю, как надо. Татаринова, разумеется, на Дубовицкого обиделась и прогнала его. Тот ушёл, но при этом сманил за собою ряд сектантов. И начал проповедовать в провинции. Разумеется, в скором времени в Святейший Синод должным образом поступили сведения о духовных собраниях, проводимых неким полковником в отставке. Возникло следствие. В марте 1824 года Дубовицкого арестовали и направили в Кирилло-Белозерский монастырь. Подвергся аресту и активный участник «татаринской» секты штабс-капитан лейб-гвардии Измайловского полка Лука Гагин. Последнего отправили на Валаам. Там он тяжело заболел, через полтора года был отпущен на лечение и умер по дороге в Санкт-Петербург. История с Дубовицким напугала многих «татаринцев», они поняли, что Власть шутить не намерена.

— Затем последовали события декабря 1824 года…

— Да, Алексей Иванович, именно так. События декабрьского возмущения заставили нашу государственную власть внимательнее присмотреться к деятельности разного рода сект, литературных салонов, лож, клубов и всякого рода закрытых собраний. Тем более таких, которые посещались офицерами. «Татаринцам» пришлось нырнуть в самый глубокий омут. Екатерина Филипповна привлекла к себе пристальное внимание Третьего отделения и никогда уже от него избавиться не смогла. В 1830 году разразилось совершенно скандальное «дело Гежелинского», обвинённого в грубом небрежении делами Кабинета Министров, мздоимстве, исправлении собственноручных резолюций Государя Императора. В июне 1831 года Гежелинского, лишённого по приговору Сената дворянства, чинов, орденов и знака отличия за беспорочную службу, сослали в Сибирь. К тому времени «татаринцы» уже перестали существовать как единая организация. Но об этой секте, разумеется, продолжали помнить современники. И поэтому когда в 1834 году Михаила Назаровича Соковникова арестовали за кастрацию младшего брата, тот не моргнув глазом объявил, будто скопцом никогда не являлся, а придерживался учения Татариновой. Напомню, что последняя, агитируя за «скопчество духовное», была противницей физического оскопления.

— Я вот о чём подумал, Михаил Андреевич: очень странной выглядит большая разница в возрасте братьев…

— Каких братьев? — не понял Сулина.

— Михаила Назаровича и Николая Назаровича Соковниковых. Посмотрите, что происходит: в 1816 году Михаил сносит здание на Знаменской улице чтобы выстроить «Горний Сион» для Селиванова. Значит, к этому времени он уже совершеннолетен. Ему никак не меньше двадцати одного года. А Николай родился только в 1820 году. Стало быть, между ними разница никак не меньше четверти века. Не слишком ли это много для родных братьев?

Михаил Андреевич Сулина остановился точно громом поражённый — до такой степени изумила его мысль, высказанная Шумиловым.

— Никогда не думал об этих братьях в таком… м-м… ракурсе, — задумчиво пробормотал он. — Продолжайте!

— Да я, собственно, всё сказал…

— Подождите, подождите, что-то в этом есть. Разница в возрасте косвенно может свидетельствовать о том, что братья от разных отцов или матерей…

— …либо вовсе неродные, — добавил Шумилов.

— Гм-м, и что же?

— Не знаю. Возможно, ничего. Но, возможно, именно это обстоятельство способно объяснить антагонизм братьев и ненависть младшего из них к скопцам.

— Пожалуй, мне следует покопаться в архиве, — задумчиво пробормотал Сулина.