Скопец

— Икона по завещанию должна была после смерти Николая Назаровича отойти Валаамскому монастырю. И вот Николай Назарович призвал меня к себе и велел отдать её в переделку. Говорит, какая разница монахам, какой там оклад! Их не должно волновать бриллианты ли в окладе или простые стекляшки. Короче, распорядился драгоценные камни вынуть из гнёзд и на их место стразы вставить. Он ведь по большому счёту монахов не любил. Авторитет церкви признавал, а монахов не любил. Поступок этот явился своего рода… как бы сказать получше? шуткой или иронией по отношению к монахам, понимаете?

— Честно скажу, шутку с заменой бриллиантов стразами «Уложение о наказаниях» квалифицирует как мошенничество, — мрачно отозвался товарищ прокурора. — Ну да о юридической квалификации мы поговорим чуть позже. Что же произошло далее?

— Я волю хозяина в точности исполнил. Икона сейчас у ювелира в работе. Знаете, на Большой Морской, в доме тридцать девять живёт, Берхман? Он там мастерскую и салон держит.

— Икона там? — уточнил следователь.

— Именно там.

Иван Андреевич тут же вытащил из своего портфеля бланк с угловой печатью прокуратуры Санкт-Петербургского окружного суда и принялся его заполнять. Насколько мог видеть Агафон Иванов, притулившийся на скамье у стены, следователь оформлял постановление об изъятии иконы и приобщении её к делу в качестве улики.

— Что же вы её не выдали при первом обыске? — спросил следователь, оторвавшись на миг от своего занятия. — Вам зачитывали обыскной ордер? Там ведь русским языком было указано, что именно у вас ищут! Черным по белому написано: «Предлагается добровольно выдать нижепоименованные вещи», среди которых значилась и эта икона.

— Не сомневайтесь, икона была бы возвращена на место. Последнюю волю Николая Назаровича я бы исполнил безоговорочно.

— В самом деле? Вы, никак, предлагаете мне поверить вам на слово? Ну, хорошо, а где сейчас находятся бриллианты? Они ведь уже извлечены из оклада, правильно я понимаю?

— Бриллианты… — Селивёрстов запнулся. — Я их уже продал… одному знакомому.

И, словно спохватившись, поспешил добавить:

— Потому как Николай Назарович велел их в деньги обратить. Говорит, деньги — они всякому человеку службу сослужить могут, на доброе дело пойти. А деньги я собирался как раз на днях отвезти Василию Александровичу, то бишь племяннику хозяина, так сказать, вернуть.

— Гм, интересно вас слушать, Яков Данилович, вы вроде бы взрослый человек, а всё у вас как-то по-детски звучит: «собирался, не успел», «Николай Назарович сам приказал»… — это всё пока одни слова! Николай Назарович уже никак ваши слова подтвердить не сможет… А то, что вы что-то там «собирались»… — так это к делу не пристегнешь. Вы уверяете меня, что «так» собирались поступить, а я подозреваю, что «эдак» — и кто же из нас прав? Пока же я усматриваю в ваших действиях факт присвоения имущества покойника. Что-нибудь можете возразить мне по существу?

— Вы на меня наговариваете!

— В самом деле? Хорошо, а есть ли у вас свидетели факта передачи вам покойным ценностей и денег?

Селиванов отрицательно качнул головой; на следователя он смотрел затравленно и недружелюбно.

— Вот видите, свидетелей нет, — продолжил Отлогин. — А кому продали бриллианты?

— А на что вам знать?

— А давайте, Яков Данилович, я не буду вам сие объяснять. Объяснения здесь даёте вы!

— Извините…

— Так я жду от вас фамилию покупателя, — напомнил следователь.

— Тетерин Дмитрий Апполинарьевич.

— А кто он такой? Купец или как? Знакомец ваш или…

— Дмитрий Апполинарьевич компаньон купца Яковлева.

— Которого Яковлева? Их несколько…

— Прокла Кузьмича.

— А-а, — следователь понимающе кивнул. — Это скопец который.

— Про то не знаю. Мне Яковлев не друг, я всё больше с Дмитрием Апполинарьевичем якшаюсь.

Отлогин обменялся с Ивановым быстрыми взглядами. Прокл Яковлев уже упоминался в этом деле, именно этот купец пристраивал Василия Чебышева на конюшню Николая Соковникова. Но начинать об этом разговор пока что не следовало, и потому следователь переключился на другую тему:

— А куда вы дели две последние приходно-раходные книги, которые хозяин в бюро обычно держал и которые полиции так и не удалось обнаружить во время составления описи?

— Так, а что ж я-то?… что вы-то на меня всё думаете?… я-то почему под вопросом?… — невпопад забормотал Селивёрстов. — Почему вы меня спрашиваете? Я не имею к этому никакого отношения!

— В самом деле? — Отлогин приподнял бровь и с сомнением посмотрел в глаза Селивёрстову. — Придётся вам, Яков Данилович, переселиться в арестный дом.

Селивёрстов прямо-таки взвился при словах «арестный дом», замахал руками, возвысил голос:

— Это почему в арестный дом? Вот вы все меня терзаете — и вы, и господин сыщик! — а лучше бы присмотрелись к доктору. Он хитрый жук: сам лютеранин, а детей своих по православному обряду решил окрестить и думаете просто так? С корыстью! Одну только цель преследовал — пригласить в крестные отцы Николая Назаровича. Вот вам умысел, вот желание втереться в доверие к хозяину, подобраться к его миллионам…