Скопец

— А что такого? Я не имею права абонировать хранилище в банке? Я просто схоронил свои вещи, чтоб не потерялись и не украли из квартиры! Сами видите, в каком месте я живу! Мало ли нынче воров? Я вона, в квартире вообще подолгу не ночевал, вот и захотел, чтобы при мне постоянно находились и ключ, и квитанция.

— Конечно, Яков Данилович, конечно, — кивнул Иванов. — Заметьте, я вовсе не спорю с вами! Содержимое ячейки мы осмотрим вместе, не сомневайтесь. Где, кстати, банковское хранилище находится?

— На Невском, в доме у Голландской церкви. Только зря вы на меня, господин сыщик, напраслину возводите.

— Я — на вас? — изумился Агафон. — Помилуй Бог, чем же это?

— В этой ячейке всё моё, заработанное честными трудами, и ничегошеньки я себе никогда не присваивал. Деньги и векселя — это всё моё жалованье за много лет беспорочной службы.

— Угу, — издевательски кивнул Агафон, не сумев перебороть переполнявший его сарказм. — О вашей беспорочной службе мы будем говорить отдельно!

— Вы, господин сыщик, не ёрничайте, я Николаю Назаровичу верою и правдою служил много лет, живота и здоровья своего не жалеючи! — Селивёрстов всё более распалялся, но его пафос Иванов перебил неожиданным вопросом:

— Вы, похоже, стали чувствовать себя лучше? Как сердечко-то?

— Сердечко ничего! — отрезал Селивёрстов.

— Тогда собирайтесь, Яков Данилович, поедемте с нами!

— На каком основании вы меня арестовываете? За то, что я банковский ключик в сапоге носил?

— Я вас не арестовываю. Я вас задерживаю до выяснения всех обстоятельств, связанных с упомянутым ключом.

Селивёрстов поник, принялся вяло одеваться. Через четверть часа он в компании Иванова уже сидел в коляске извозчика, направлявшегося в сторону Шпалерной улицы. Тут неожиданно Якова Даниловича словно прорвало, он принялся обстоятельно рассказывать сыщику о своей службе у покойного миллионера-скопца. Может, Селивёрстов искал расположения сыщика, может, просто испытывал потребность выговориться, но он вдруг пустился в пространные воспоминания, Агафон же, видя такое настроение задержанного, поддержал беседу наводящими вопросами.

— Я у Николая Назаровича был как пёс на привязи — в любую минуту он мог меня сдёрнуть, послать в какой-нибудь Олонец за товаром, в грязь непролазную, в холод… — говорил Яков Данилович. — Я всё исполнял. Вот он и вознаграждал меня щедро.

— Вам же жалованья было положено всего семь рублей! — заметил со скепсисом в голосе Иванов. — Это вы называете «щедро»?

— Таковое жалование я имел только по первости, и притом к семи рублям квартира и стол были бесплатными. А затем он сделал меня управляющим и секретные задания мне поручал.

— Да какие там секретные, — махнул рукой сыщик. — Уж мне-то голову не морочьте!

— Ничего-то вы не знаете об этом человеке, господин агент. А ещё дела расследуете! Ещё когда я только начинал у него служить, Николай Назарович предложил мне жениться на его… м-м… знакомой, актрисе. Говорит, жить тебе с нею будет необязательно и даже ненужно. Я смекнул, что он мне предлагает стать ширмой для его амурных делишек, что это только для видимости надо, дабы заткнуть рты сплетникам. Вы же знаете, он был скопец и неспособен по мужской части… Но, наверное, хотелось иметь подле себя красивую женщину… уж и не знаю для чего: погладить её как-то, глазом посмотреть…

— Так-так, и что же? — сыщик понял, что неожиданный поворот разговора может оказаться весьма ценен, и заинтересовался по-настоящему.

— Я к тому времени овдовел, но такая просьба меня… как бы сказать… — Селивёрстов замялся, заёрзал на диванчике, принялся безотчётно елозить ладонями по бёдрам ног, переброшенных одна через другую, — в общем… засмущался я очень, засмурнел, не понравилось мне это предложение.

— Отчего же?

— Потому как не по-христиански всё это… Но, подумав, согласился. Да только Николай Назарович от этой мысли сам потом отошёл. Уж и не знаю, что тому послужило причиной. Но мне он доверять с той поры стал, возвысил меня и щедро наградил.

— Это как?

— Дал пятнадцать тысяч рублей.

— Ого-го! Не слишком ли борзо вы заворачиваете, господин Селивёрстов? Не многовато ли за такую безделицу? Или, по-вашему, Соковников деньги горстями разбрасывал, как Федока махорку?

— Николай Назарович так рассудил, а я что ж… Я не возражал, как вы понимаете. А потом ещё дело вышло: как-то раз послал он меня в Москву. Помните, наверное, процесс по делу скопца Платицына?

При этих словах Агафон Иванов всерьёз насторожился. В 1869 году он ещё не служил в Сыскной полиции, но об упомянутых Селивёрстовым событиях знал довольно подробно, причём от самых разных людей. «Дело Максима Платицына» для отечественной прокуратуры и полиции явилось ярким образчиком сектантской злокозненности и потому запомнилось надолго. Вообще же, эта мрачная, хитро запутанная история вполне заслуживала большого романа какого-нибудь масштабного отечественного бытописателя, такого, как Достоевский или Лесков.