Читаем Скопец полностью

— Так точно-с, ваше благородие! Он в последние дни вообще очень мало выходит, в основном после обеда.

— Пойдём, Поликарп, с нами, — распорядился Иванов.

Они поднялись в квартиру Селиверстова. На требовательный начальнический стук дверь отпер сам хозяин — в телогрейке, плисовых штанах, фланелевой толстовке. Агафон сразу же обратил внимание на его ноги, ведь именно обувь и интересовала сыскного агента. Обут Селивёрстов оказался в войлочные домашние туфли без задников. Сапоги же стояли под вешалкой в прихожей, прикрытые висевшей одеждой.

При виде полиции Селивёрстов нахмурился, нелюбезно поздоровался, как человек, которого отвлекли от какого-то чрезвычайно важного занятия. Иванов предъявил ему постановление на обыск. Прочитав ордер, Яков Данилович вернул бумагу, с показным равнодушием впустил полицию в прихожую, но примерно через минуту вдруг сел на стул, схватившись за сердце. Агафон не сомневался, что это не симуляция — напротив, Селивёрстов старался не показать слабости, однако, здоровья ему не хватило, сердечко, видать, по-настоящему затрепыхало.

— У меня настой валерьяны на кухне… — слабеющим голосом выдавил из себя Яков Данилович, — в шкапчике из карельской берёзы… по левую руку пузырёк зелёного стекла… кто-нибудь… подайте, Христа ради.

Иванов дал знак квартальному, тот отправился на кухню, сам же сыскной агент остался стоять перед Яковом Даниловичем.

— А чего это вам так вдруг занехорошело? — поинтересовался Иванов, пройдя по тесной прихожей и останавливаясь перед вешалкой. — Вы таким огурцом выскочили на лестницу.

— Общение с вами, господин агент, здоровья не прибавляет! Уж извините!

— Ах, так это мы виноваты… — Агафон покачал головою и, повернувшись к помощнику квартального, распорядился, — позови-ка, братец, любого соседа. Один понятой у нас уже есть, пусть будет и второй.

Он раскачивался с носка на пятку, делая вид, будто рассматривает вешалку и сапоги, а на самом деле боковым зрением следил за реакцией Селивёрстова. Тот тяжело дышал, изредка хрипя точно лошадь, и тыльной стороной ладони стирал катившийся по лбу холодный пот. Его нервная реакция убеждала сейчас Агафона в том, что под вешалкой стоят сапоги с «секретом».

Квартальный вернулся с водою и валерьянкой, тут подоспел и его помощник с жительницей четвёртого этажа, как оказалось, пожилой портнихой. Тут нервы Селивёрстова не выдержали, отпив прямо из пузырька добрый глоток настойки, он почти крикнул:

— Что вы меня перед людьми-то позорите, господин сыщик! Сколько же можно кровь пить из честного человека? Искали ведь уже, всё осмотрели, обои ободрали, сейчас придётся ремонтом заниматься… плитку с печи пооткалывали! Совесть-то у вас есть!? Или вы думаете, что оно из воздуха появилось…

— Что появилось? — тут же уточнил Иванов.

— То, что вы ищите!

— Ну почему же из воздуха? — Иванов помолчал и, кивком указав на сапоги, поинтересовался. — Яков Данилович, это ваша обувь?

Селивёрстов пожал плечами:

— Да моя, вроде… Чья же ещё?

— Как-то вы неуверенно отвечаете.

— Моя, моя.

— Вот и хорошо.

Иванов стремительно нагнулся, поднял сапоги и, повернувшись к присутствующим, распорядился:

— Понятым — следовать за мною! Помощник квартального остаётся в дверях!

С сапогами в руках Агафон прошёл в комнату и поставил обувь на стол. Не говоря более ни слова, сыщик полез рукою в вонючее нутро левого сапога, тщательно ощупывая внутреннюю сторону голенища и подошву. Через полминуты Агафон вытащил стельку, покрутил её, отбросил в сторону и взялся за правый сапог. И тут же потащил руку назад.

— Обращаю внимание присутствующих, — провозгласил сыщик, — в правом сапоге, по утверждению господина Селивёрстова принадлежащем ему, обнаружены две стельки: одна — тряпичная, тонкая, вторая — войлочная, толстая.

Агафон разложил находку на столе. Войлочная стелька в носовой своей части имела тайник — углубление, повторявшее форму ключа, как бы «утопленного» в её мягкой толще. Взяв небольшой плоский ключик в руку, Иванов продемонстрировал его понятым:

— В углублении толстой стельки мною найден ключ с выдавленным числом «37», предположительно от банковской ячейки. Господин Селивёрстов, не желаете ли объяснить, в каком банке находится абонированная вами ячейка?

Бывший управляющий, продолжавший сидеть на стуле в прихожей, уставился на Агафона испепеляющим взглядом. На обращённый к нему вопрос он ничего не ответил.

— Как знаете, Яков Данилыч, как знаете, — Иванов пожал плечами и опять запустил руку в сапог. — Я покамест поищу квитанцию, поскольку к ключу таковая обязательно должна прилагаться.

Прошло ещё несколько мгновений и сыщик вынул из сапога сложенную в узкую полоску бумажку, покачал головою, глядя в глаза Селивёрстову:

— Эко вы её запрятали! С душою потрудились! Кусочек кожи на голенище нашили и под кожу засунули… что б не обтёрхалась, значит! Ай да голова, Яков Данилыч, светлый ум! Та-ак-с, почитаем: коммерческий банк «Юнкер и компания», оч-ч-чень хорошо, полугодовое абонирование, эко денег сразу-то отвалили!

Только теперь к Селивёрстову вернулся дар речи и он попытался защититься:

Перейти на страницу:

Все книги серии Невыдуманные истории на ночь

Похожие книги

Аламут (ЛП)
Аламут (ЛП)

"При самом близоруком прочтении "Аламута", - пишет переводчик Майкл Биггинс в своем послесловии к этому изданию, - могут укрепиться некоторые стереотипные представления о Ближнем Востоке как об исключительном доме фанатиков и беспрекословных фундаменталистов... Но внимательные читатели должны уходить от "Аламута" совсем с другим ощущением".   Публикуя эту книгу, мы стремимся разрушить ненавистные стереотипы, а не укрепить их. Что мы отмечаем в "Аламуте", так это то, как автор показывает, что любой идеологией может манипулировать харизматичный лидер и превращать индивидуальные убеждения в фанатизм. Аламут можно рассматривать как аргумент против систем верований, которые лишают человека способности действовать и мыслить нравственно. Основные выводы из истории Хасана ибн Саббаха заключаются не в том, что ислам или религия по своей сути предрасполагают к терроризму, а в том, что любая идеология, будь то религиозная, националистическая или иная, может быть использована в драматических и опасных целях. Действительно, "Аламут" был написан в ответ на европейский политический климат 1938 года, когда на континенте набирали силу тоталитарные силы.   Мы надеемся, что мысли, убеждения и мотивы этих персонажей не воспринимаются как представление ислама или как доказательство того, что ислам потворствует насилию или террористам-самоубийцам. Доктрины, представленные в этой книге, включая высший девиз исмаилитов "Ничто не истинно, все дозволено", не соответствуют убеждениям большинства мусульман на протяжении веков, а скорее относительно небольшой секты.   Именно в таком духе мы предлагаем вам наше издание этой книги. Мы надеемся, что вы прочтете и оцените ее по достоинству.    

Владимир Бартол

Проза / Историческая проза