Скопин-Шуйский

Для папы брак российского царя с католичкой и польской подданной представлял собой лучший способ реализации его планов. Об этом красноречиво свидетельствует письмо с наставлениями, которое Павел V отправил Марине: «Нам желательно видеть от твоей светлости все, чего должно ожидать от благородной женщины, воспламененной ревностью к Богу, памятующей Божественные благодеяния. Первым же и самым главным является то, чтобы ты со всяким старанием и тщательностью озаботилась вместе с любезнейшим сыном нашим Димитрием, великим и могущественным князем, твоим мужем, чтобы как почитание католического исповедания, так и учение Апостольской святой римской церкви было принято народами, подчиненными вашей власти, и, будучи принято — было бы твердо удержано и умножено» ^[162]. Доселе ни один из иноверцев еще не занимал российский престол, обязательным условием брачного союза был их переход в православие. Марина переходить в православие не собиралась, но самозванец не предавал ее намерения гласности.

Еще будучи в Польше, Лжедмитрий и сам тайно принял католичество, он обещал в письме папе Клименту VIII «подчинить и себя, и своих подданных его духовной власти, ежели ему удастся овладеть государством московским» ^[163]. Именно по инициативе этого папы в 1596 году в Польше была заключена Брестская уния, которая должна была, по мысли Ватикана, обратить русские земли в католичество и объединить обе ветви христианства в одну — разумеется, под эгидой папской власти.

Поддержка Рима была необходима самозванцу для достижения престола, ради этого он был готов принять любую веру. Впрочем, судя по его действиям и обещаниям, вопросу вероисповедания он вообще придавал намного меньше значения, чем вопросу о власти. Приехавшие вместе с ним в Россию иезуиты замечали, как по мере упрочения самозванца в Москве таяла его приверженность Ватикану. «Димитрий много изменился и не был уже похож на того Димитрия, который был в Польше… О вере и религии католической (вопреки столь многим обещаниям) он мало думал… о папе… говорил без уважения и даже с презрением», — заметил один из папских посланцев в мае 1606 года ^[164].

Действия Ватикана не оставались незамеченными в Европе, особенно в протестантских странах. «Уже давно святые отцы работают над тем, чтобы подчинить Московию Римскому престолу, отчасти действуя благосклонностью, убеждениями, отчасти силою, — сообщал английский агент в своем донесении королю Иакову I Стюарту. — Утверждают, что помянутый Дмитрий в награду за помощь, оказанную ему королем, духовными сановниками, палатином Сандомирским и другими панами польскими дал обещание ввести папизм в Московии, водворить там иезуитов, из коих некоторые уже состоят в его свите, но я не знаю, удастся ли ему это, ибо московский народ — невежественный, необразованный и до сих пор он до крайности ненавидел папизм, каковой они называют в Московии латинской верой» ^[165].

2 мая 1606 года царская невеста въезжала в Москву. Пасха, которая в тот год была 20 апреля, распахнула двери светлым дням, «Христос воскресе!» — приветствовали все друг друга. В эти весенние дни сама природа радовалась Празднику праздников, веселилась душа, всё кругом ликовало: и солнце, и едва пробивающийся молоденький пушок зелени на деревьях, и москвичи, ожидавшие праздничных торжеств. Казалось, ничто не предвещало драматической развязки царской свадьбы.

Въезд Марины в столицу был обставлен со всеми полагающимися будущей государыне почестями. Царские вельможи князь Дмитрий Шуйский, Петр Басманов и князь Федор Мстиславский, одетые в дорогие праздничные одежды, встречали невесту за городом. Мечник князь Михаил видел, как царь сам, лично, расставлял встречающий царицу народ по своему усмотрению, скакал верхом вдоль главной дороги в сопровождении всадников. Для торжественного въезда он выслал невесте 12 великолепных коней — аргамаков — в дорогих попонах и седла, покрытые шкурами рысей и леопардов. К каждому аргамаку с серебряными позолоченными стременами и оголовьем с золотыми мундштуками был приставлен нарядно одетый москвич, который вел коня под уздцы.

Сама же Марина ехала в большой карете, обитой внутри красным бархатом. Царь, смешавшись с толпой, наблюдал ее въезд в город. Скопин разглядел, что невеста была неказиста: некрасива и невелика ростом, — ее ноги в расшитых туфельках не доставали до пола кареты и покоились на подушках из золотой парчи. Но горделивая осанка и высокомерный взгляд, которым она награждала своих подданных, царственно поворачивая голову в их сторону, вполне соответствовали ее высокому положению. Впереди кареты шли 300 гайдуков из Польши, они дудели в дудки и били в барабаны. За гайдуками следовала в полном вооружении старая гвардия Дмитрия, служившая ему в походах; они ехали верхом, красивым строем по десять человек в шеренге, с барабанами и литаврами. По обеим сторонам кареты ехала еще конная сотня копейщиков, а 200 немецких алебардников шли пешком ^[166].