Скопин-Шуйский

Михаил Скопин и сам не раз задумывался, почему присягают этому новому авантюристу — «крути-голова Дмитрию», как назвал его один пленный казак. Казалось бы, судьба первого самозванца, Болотникова, «царевича Петра» и всех казненных во время мятежа должна была вразумить народ, остудить горячие головы беспокойных атаманов, утихомирить волнение. Но Смута уже разрушила прежнее внутреннее равновесие в стране, шторм яростно поднимал одну за другой волны народного недовольства, и вернуться к миру было не так просто. Как не вспомнить здесь строки стихотворения Федора Тютчева «Море и утес»:

И бунтует, и клокочет,
Блещет, свищет и ревет,
И до звезд допрянуть хочет,
До незыблемых высот…
Ад ли, адская ли сила
Под клокочущим котлом
Огнь геенский разложила —
И пучину взворотила
И поставила вверх дном?..

По мнению Скопина, изложенному в сочинении шведского историка Видекинда, к самозванцу примыкали по двум причинам: «либо вследствие заблуждения, либо из стремления к переменам… за исключением негодяев, соблазненных предателем»^[277]. Кто-то безвольно плыл по течению, как щепка в вешней воде, кто-то сознательно использовал удобный момент для обогащения, а кто-то воспользовался ситуацией для сведения старых счетов. Что ж, негодяев следовало наказать, а заблуждающихся и ждущих перемен могли вернуть в лагерь Василия Шуйского военные успехи, если не самого царя, то царского войска и его военачальников.

Однако царь, поразмыслив, решил не пытать судьбу и после взятия Тулы распустил войско по домам. Узнав об этом, сообразительный полковник Лисовский начал активно подталкивать самозванца к занятию Брянска: «Покаместа де у царя Василья учнут збиратца ратные люди, а мы де тот замок, шед, возьмем»^[278].

Брянск занимал особое место среди городов за Окой, он связывал кипящую боевой жизнью Северу с Козельском и Белевом. Но самое главное — через него шла дорога из Северской земли на желанный для поляков Смоленск. Поэтому самозванца долго уговаривать не пришлось. Пришедшие к Брянску войска «второлживого Димитрия» в середине ноября осадили город. Очень скоро у осажденных не стало хватать воды, закончились запасы продовольствия, дрова, а выйти из города, чтобы пополнить их, было невозможно — «литовские люди и воры» крепко держали под прицелом и сам город, и берега Десны.

Нельзя сказать, что Василий Шуйский, распустив ратных людей по домам, совсем уж бездействовал. Время, конечно, было упущено — самозванец успел сколотить себе войско из поляков, запорожских казаков и оставшихся в живых болотниковцев, — но безусловный перевес был все еще на стороне царя. К Брянску были отправлены полки под командованием умелых и опытных военачальников князей Ивана Семеновича Куракина и Бориса Михайловича Лыкова; из Москвы они везли с собой продовольствие для осажденных. Тех, кто в Брянске присягнул самозванцу «неволею», царь простил и дал наказ воеводам щадить их: «А брянских бы людей берегли, чтоб их ваши люди не грабили и не воевали, и сильно ничего не имали»^[279].

Одновременно из Мешовска в Брянск на помощь осажденным скорым маршем шел князь Василий Федорович Литвинов-Мосальский^[280]. Однако «воры», засевшие под городом, несмотря на приближение царских войск, так скоро уходить от стен Брянска не собирались. Тем более что подошедшее войско князя Мосальского и осажденный город разделяла река Десна. Несмотря на зимнюю пору и крепкие морозы — оставалось десять дней до Рождества — Десна хоть и схватилась льдом у берегов, однако полностью еще не встала. Помышлять о переправе по льду на другой берег, к городу, не приходилось, и, стоя на берегу, «ратные же люди смотриша на город на Брянеск, плакахуся горко как бы им помочь и ту великую реку Десну перейти».

«Рыдание и плач великий» доносились и из голодающего Брянска, они-то и подтолкнули воинов к невозможному, казалось бы, решению: переправляться на другой берег Десны по воде. Льдины запросто могли опрокинуть легкие лодки с людьми, а оказаться в декабрьской стылой воде в мгновенно тяжелеющей одежде, с оружием в руках — верная гибель. Но наблюдать, как на твоих глазах от голода, холода и жажды гибнут осажденные, было тоже невозможно. И воевода Василий Мосальский решился отдать приказ: форсировать Десну.

Среди лжи, измены, обмана, насилия и грабежа своих же соотечественников — бед распространенных и уже мало кого удивлявших в те годы, — события под Брянском, когда читаешь о них в летописи, и сегодня, 400 лет спустя, вызывают удивление и восхищение. Такого величия духа, породившего смелость и самопожертвование «за други своя», наверное, не помнила Русь со времен взятия Казани, Астрахани и покорения Сибири казаками Ермака.