Скопус. Антология поэзии и прозы

Она ступала по кромке влажного с ночи песка, разрушая ее и обнажая под ней слой сыпучий, чем как бы помогала солнцу в предстоящей ему гигантской работе, и в мыслях возвращалась к ужасной действительности. Но как неисповедимы пути Господни, так неисповедима и мысль человека в своих блужданиях. Вдруг она отвлекалась и начинала рассуждать о вещах, казалось бы совершенно посторонних: «Как это, ночь в снах списывает с дня, но только днем писание черным по белому, а ночью белым по черному. Оттого и приснился мне такой сон». Она вспомнила свой утренний сон и поразилась тому — ладно, будем откровенны, она ничему не поражалась, ни о чем не рассуждала, просто вспомнила сон, все же остальное исходит от автора — и поразилась тому, как незначительное машинально отмеченное сознанием наблюдение может послужить материалом для сновидения, оттеснив на задний план, превратив в едва проступающий фон основное событие минувшего дня. И вправду, теперь мы припоминаем, выскальзывая из княжеского сада, она пробегала под деревом, на ветке которого сидела птичка и щебетала так, словно декламировала что-то. И вот сон. Бежа во весь дух (причины бега, хорошо и так известные, не отражены совершенно), она взглядом набегает на поющую механическую птицу на дереве, большую — с куру или даже с гусыню, рывками поворачивающуюся по кругу и в такт мелодии крыльями бьющую себя по железным бокам. А внизу на земле неподвижно лежит тепленький, покрытый сереньким пушком комочек. Она хочет не наступить на него, не просто, страстно хочет, и как раз наступает. Раздавленный, он пристает к ноге, и теперь она бежит, чувствуя его, как иной, страдающий плоскостопием, болезненно ощущает изгиб подошвы. Она никак не может скрыться из поля зрения механической птицы на дереве. Та все поворачивается ей вслед.

Колыбельная птицы
Когда сыночек вырастет
Большим, как его мамочка,
Он станет грозным воином,
Отмстителем за мамочку,
И позднее раскаянье —
Таков удел обидчика.
А сынушка со славою
В родное вступит гнездышко.

Болит у кошечки,

Болит у собаченьки,
А у сынушки заживи, заживи.

Когда сыночек вырастет,

То солнца ярче красного
Сверкнет корона царская
На голове сынулиной,
И перед троном с трепетом
Падут народы птичии,
А подле трона — мать царя
К досаде страшной недруга.

Болит у кошечки,

Болит у собаченьки,
А у сынушки заживи, заживи.

Но не короны царския,

И не военных почестей,
А мудрости великия,
Как вырастешь, сподобишься.
Тогда глаголом пламенным
Восславишь мать в веках свою.
Гляди: во прахе, жалок, наг,
Беспомощн, сир —
      вот к нам ползет.

Кошечку болька заела,

Собаченьку болька заела,
А у сынушки же все зажило.

Так расшифровал вчерашнее щебетанье птички на дереве ее раскрепощенный сном дух.

За час до полудня, когда на театре небесных действий генерал-солнце готовился взять господствующую высоту, а море уже угодливо раскатало перед победителем сверкающую дорожку от самого горизонта до берега, она вдруг увидала, как по ней, по этой дорожке, медленно движется к берегу человек, или некто, принявший человеческий облик. Разом ожили в ее памяти рассказы о боге, ходившем по воде как по земле и являвшемся несчастнейшим в мире женщинам, к коим, верно, и она теперь принадлежала. Об этом женском боге ей говорила одна карлица-ведунья в замке, но она предпочитала все ж коллекцию домашних божков собственного изготовления. Как жаль, что она не отнеслась с должным вниманием к карлице с ее рассказами, безусловно, сейчас это было бы ей на руку, но иди знай.

Однако. Идущий уже настолько приблизился, что превратился в стоящего посреди маленького плотика, плывущего в фарватере золотого торпеда, стремящего с противоположного берега бег свой — так еще можно назвать эту ослепительную просеку на воде — и потому для глаз наблюдательницы долгое время незримого, но даже в таком виде появление японского мудреца в длинных белых одеждах (последнее — непременное условие) в то далекое утро было сущим волшебством. С этого момента сказка получает все права гражданства Японии, по молодости своей решает ими воспользоваться и после благополучной развязки, когда японский мудрец отправляется в обратный путь, следует за ним, но об этом мы уже говорили, как и о том, что вернуться домой есть высшая благодать Божья.