Один, приезжая на вызов, спрашивал:
– Аварийную вызывали?
Ему отвечали:
– Нет, мы «Скорую» ждем.
– А «Скорая» что – не аварийная?
Другой спрашивал:
– Фельдшера вызывали?
– Нет, мы доктора ждем!
– Я фельдшер. Если не хотите – подпишите отказ, и я поехал.
Не придерешься. Все честно. Люди ждут врача «Скорой», а им фельдшера прислали! И так все дежурство.
А совсем не так давно вскрылось форменное безобразие токсикологической бригады! Года не прошло, как ее создали. И, как все спецы, они выезжали на свои, специальные вызовы.
Токсикологи лечат отравления. К счастью, их было не много. А вот простых, рутинных вызовов всегда значительно больше.
Поэтому легко понять чувства диспетчера, когда задержки на выезды растут, на подстанции копятся необслуженные вызовы, линейные бригады мотаются с адреса на адрес, а токсикологи – «белые люди» – чаи гоняют, режутся в очко, пулю пишут[9]
или спят по комнатам!Диспетчер, наконец, получает разрешение послать токсикологов на «простой» вызов. Те, разумеется, немного возмущаются. Но ругаться бессмысленно, раз так распорядилось начальство на центре.
Тем более что они разработали особый сценарий действий на этих вызовах.
Врач – седой мужчина под шестьдесят, внезапно глох. Высокий рыжий фельдшер надевал черные круглые очки в металлической оправе и шел, держа одну руку на плече врача, а второй ощупывая стены. Третий член бригады невысокого роста, брюнет с лицом «кавказской национальности», забывал русский язык, несмотря на то, что никаких других не знал. На все обращения он кивал и произносил одно лишь непонятное слово «ара».
На вызов, где маялся в ожидании укола больной и где, кроме медсестры, для этого незамысловатого действа, в общем, ни в ком не нуждались, тем более в специалистах-токсикологах, они входили так:
Впереди шел «глухой» доктор с фонендоскопом, предварительно вставленным в уши, за его спиной, держась за плечо и задрав конопатое лицо к небу, шел в «слепых» очках рыжий фельдшер, а за ним, держа ящик, с непроницаемым лицом фельдшер-кавказец.
Позвонив в дверь, врач не отвечал на запросы типа: «Кто там?» – и продолжал нажимать на кнопку, пока дверь не открывалась.
Увидев лица родственников, он радостно объявлял:
– «Скорая»! – и проходил в комнаты.
Там медики располагались.
Врач расспрашивал больного и родственников, поднося им ко рту фонендоскоп – «Говорите громче!», а рыжий «слепой» отпирал ящик. Закончив осмотр, врач громко отдавал распоряжения, какие лекарства надо ввести.
«Слепой» на ощупь извлекал из кассеты ампулы, пальцами «читая» названия, и передавал их «кавказскому лицу», тот, сказав «Ара!», набирал все в шприц и, отдав его в руку «слепому», вел того к больному. Там рыжий «нащупывал» подходящее местечко в ягодице и мастерски делал инъекцию.
После этого минут десять, пока описывалась карточка, родственники приходили в себя и резонно спрашивали в изумлении:
– Как же вы работаете?
– Так и работаем, – отвечал «слепой», – народу на «Скорой» не хватает.
Уезжая с вызова, бригада обычно увозила какой-нибудь вкусный презент.
Но всему приходит конец.
На «Скорую» пришел «сигнал», даже не жалоба, а возмущенное сочувствие, потому что люди хотели знать: «Что за безобразие?! Почему на «Скорой» заставляют работать инвалидов?!»
Романову пришлось провести целое расследование с очными ставками и перекрестным допросом. Ну, в общем, дело вскрылось, и вся бригада попала в оперотдел в наказание на три месяца на минимальный оклад. Со ста пятидесяти на шестьдесят рублей в месяц!
Вот и теперь пришла жалоба-сигнал на Марину Захарову и Сашку Костина.
Романов в ожидании накалялся: «Ну, сейчас мы разберемся, что это еще за художественная самодеятельность завелась на “Скорой”»?
В дверь постучали, и в маленький кабинет начальника оперотдела вошли Захарова и Костин.
Романов глядел на них сурово. Просветленное невинное, как у младенца, лицо Сашки Костина раздражало его все сильнее.
– Читайте! – нервно сказал Романов и протянул Захаровой листок из тетради.
Костин перегнулся через ее плечо и засопел, тоже читая.