Скорая развязка

— Застолье у нас, — рассмеялся Каленый и оглядел угощение в банке. Но пить не торопился, оттягивая и сладко томясь близким ощущением прохладных глотков вина, тающих прямо в горле и исцеляющих заскорбевшее, воспаленное нутро. Сано тоже с уважительным пониманием молчал, степенно закуривая. Обоим нужен был разговор, но слов пока не находилось ни у того, ни у другого. Но после первого глотка разговор наладится. Это проверено.

Сано сронил пепел с сигареты в ладошку и высыпал его за голенище сапога.

— Тебе что, места мало — в сапог валишь?

— Сызмлада привыкши.

— Покрадучись зобал? Небось с первого класса набойчился?

— Ну. И мамонька говорит, пепел для ноги пользителен — вроде как присыпка от поту. Ноги-то и впрямь не потеют. Сколь уж живу, и горюшка не знаю.

— Сухопарый ты. Какой в тебе пот. Давай-ка вздрогнем.

Сано согласился:

— Кислуха, на мое почутье, давнего заброда, и давай, пока совсем не привяла.

Каленый заглотно опорожнил банку на три четверти, остаток подал Сану, присоветовал, шоркнув по губам:

— Держи залпом, а по мелочам разбрызжешь — ни пару, ни жару.

— Не скажи-ко, не скажи, я люблю вприхлеб. Мамонька, не зыбыть бы, все отца, покойничка, поминает: каплей-де по капле все зарубки смажешь. Глоточки те, будто сальцем, все зарубцуют.

И Сано в самом деле глотал по-куриному, по-куриному же закидывал голову на своей тонкой жилистой шее. Банку всякий раз отставлял на ящик, закусывал сигаретным дымом, почмокивая и просасывая зубы, словно закусил жирным куском. Каленому не поглянулось сытое Санино пощелкивание, он был очень занят своим состоянием, ждал, когда же после выпитого отмякнет в груди. И вдруг услышал, что-то вроде разбежалось по его плечам, по суставам, все вокруг как-то раздвинулось, посветлело, явился интерес к близкому и неблизкому.

— Китаец опять зашевелился. Слышал? — спросил Каленый, откровенно сияя чуточку ошалевшими глазами.

— Какой китаец?

— Тугой ты, Сано. Китаец — он и есть китаец. Сам по себе из Китая.

— Тебя что на китайца-то бросило?

— Да ты газет-то не читаешь, что ли?

— С имя встаю, с имя ложусь. В Чубаровке какой-то бабе на лотарейный билет самовар пал. В газете вчерась сам читал. А ты говоришь. — Сано прихлебнул из банки, заботливо обсосал губы и позавидовал: — Повезло стерве.

— Я о текущем моменте, а ему дался какой-то самовар, — с упреком удивился Каленый.

— Не «какой-то», а настоящий. В лотарее обманывать не станут. А самовар — предмет. И печатают его, чтобы трудящийся к нему стремился, как к своей светлой жизни. Или вот еще. На прошлой неделе пропечатали, что в раймаг забросят щепное поделье. Мамонька говорит, поливай капусту, а я на своем: пойду в город. И пошел. Я — да не пойду. Боже мой, святые Кирики и Улиты. Да не читай я газетки, разве сподобило на это место. В пассаже, не забыть бы, снизу доверху чего, скажи, только не набуровили. Я душевно весь расстроился. Что ни возьму навзгляд, того и нету в хозяйстве. Корыта, метлы, — ну, метлы ладно, их наломать недолго, — лопаты, кадушки, чашки, ложки, поварешки, коврики липовые, щетки, скалки, пестики, ковши… и все, скажи, из дерева. И блюда! Блюда точеные, в узорах, под огурцы али под грибки соленые, язвить те в душу. Из ямки да в это блюдо, с рассольчиком, с листиком смородиновым, укропчик тут, это уж само собой. Жить, скажи, неохота. А ты говоришь, не читаю. Я не досплю, не доем.

У Сана нету понизу двух передних зубов, и он, после каждого глотка обсасывая губы, далеко затягивал их в рот; подбородок у него острился совсем по-старушечьи. Вино подействовало на него расслабляюще, и Сано вошел в созерцательный покой, стал пришептывать и шепелявить.

— Тшаю доброго не стало. Это он куда делся?

Каленый выправлял смятые задники тапочек, вскинулся:

— Ты, Сано, мещанин и из газеты видишь самое мало-мальское. А я чай отродясь не пью: у меня теща квасница, каких редко. Мне этот мещанский напиток на дух не подавай. А народы мира, верно, кризис и бремя несут, и в чае спад. Враги, империалисты, препятствуют развитию торговли и понимания взаимной безопасности обмена. Мы просим: продай. А он родился капиталистом и лучше в воде утопит. Теперь они зачем захламили Суэцкий канал? А чтобы плавать вокруг континента и выглядывать, что там еще подвергнуть захватнической политике. И в самой Африке режимы держат. Вот он где, чай-то. А произрастает он где, слыхал? На южных тропиках. А в тропиках опять распоряжается захватчик Смит. И грозится пропагандой нас отравить.

— А вот видал, — спохватился вдруг Сано и оскалил изъянные зубы. — Погляди.

— Вижу. И все равно надо угнетать загнивающего Смита.

— Спасибо, родной, нацелил, а я, скажи, совсем не знал, как и жить дальше. Встану поутру и хожу, хожу, рылом тычусь в стены.

— А смеху совсем не место, Сано. Ты не смотри, что я с тобой пью из одной банки и сижу так вот, рядышком. Ты ведь не знаешь, кто я. Ты думаешь, так, шашка-ерошка. Погоди — помешкай. Икк. Ну, кто я, по-твоему? Кто? — пьяно и настойчиво лип Каленый.

Но Сано не возмущался, потому что в банке еще было вино.

— Ну, кто я?