Скорая развязка

Утром Зазнобов с брезентовой сумкой через плечо пошел на паром. Баба Нюра проводила его, а с крыльца неожиданно для самой себя спросила:

— Та придет, так я ей что скажу?

— Чаем напой, — как-то уж больно легкомысленно посоветовал Зазнобов и ушел, оставив бабу Нюру в беспокойном недоумении: не то пошутил он, не то на самом деле велел чаем напоить.

Рано еще было. По дворам петухи драли свежее горло. Окна в домах были закрыты где занавесками, а где ставнями. У промтоварного магазина сторож вымел тротуар, запылил всю зелень в канаве и стоял с новой метлой в руках на крыльце, а из-под крыльца редко и тяжко бухал кобель. Высокое небо было подернуто легкой кисеей, листва на тополях отсырела и казалась темно-зеленой, предвещая жаркий день и духоту.

Зазнобов спустился к парому. На берегу стояли две телеги — в одной из них, укрывшись плащом, спал мужик, в грязных сапогах, с блестящими подковками. На пароме, на боковом брусе, сидели две тетки, а вокруг них куча ребятишек — все с корзинками. «Они по ягоды собрались, а ты вези их за здорово живешь», — подумал Зазнобов и, достав из сумки топор, попробовал острие на палец, зачем-то постучал ногтем по железу.

У спаренных и схваченных железом столбов, к которым крепится стальной канат, лежали свежие неошкуренные жерди на балаган. Их привезли еще на прошлой неделе, и козы на вершинках успели иззубрить всю кору. Зазнобов вытащил из кучи одну жердь и начал очищать ее. Сырая кора длинным ремнем вилась из-под топора, а мелкие сучки только похрустывали под лезвием. От топорного звука проснулся мужик и глазами в болезненно красных веках долго глядел на Зазнобова, потом скинул сапоги с телеги и так громко крякнул, что вздрогнули лошади и эхо покатилось над тихой холодной водой. Весь какой-то изжеванный, с полусогнутыми руками, вывертывая рот в дрожкой зевоте, он подошел к Зазнобову:

— Заезжать можно?

Зазнобов не ответил. Повернул ногою жердь другим боком и замахал топориком. Мужик подождал немного и опять беззаботно спросил:

— Заезжать, говорю?

— У тебя лошадь к столбу привязана, а на столбе распорядок прибит.

— Зачем он мне?

— Тебе, и верно, ни к чему. Там написано: паром работает с семи часов.

Зазнобов даже не поглядел на мужика, зная, что именно так ведут себя те, кого надо просить и умасливать. Выволок из кучи новую жердь, отрубил обглоданную козами вершинку, пнул в сторону.

— Да ты что, слушай, — губы у мужика побелели, на шее вздулись жилы, — он полез почти на топор: — Ты что, слушай, как тебя?

— Но-но! — Зазнобов расправил плечи и так опустил свои усы, что мужик невольно отступил.

— Я же, слушай, как тебя, не сам по себе, а казенное везу. Посудил бы сам, это когда же я дома-то буду. А ведь покос. Погода… Ну, слушай, как тебя, — уже совсем просительно закончил он.

— Мне за сверхурочные часы никто не платит.

— Ты человек или не человек?

Зазнобов вместо ответа снял свой пиджак, положил его на траву и снова взялся за топор. Все это он сделал с полным невниманием к мужику. Тот беспомощно потоптался возле жердей и с руганью вернулся к телеге. Лег на свою поклажу, но спать, видимо, уже не мог, тут же слез на землю и начал из-под руки глядеть на реку. Женщины, наблюдавшие за ним, все поняли, и одна из них, худая, в кирзовых сапогах, с завернутыми верхами голенищ, отдав свою корзину детям, пошла к Зазнобову. Зазнобов видел, как она, широко и резко махая руками, поднималась от парома, и думал: «Ругливая, должно. Осажу по всем правилам». Он с деланным вниманием разглядывал очередную жердь и щурил глаза, когда подошла женщина.

— Здравствуйте, Григорий Аркадьевич.

Зазнобов чуть топор из рук не выронил, обернулся — женщину эту он никогда не встречал, но она глядела на него приветливо и знакомо:

— Извините, Григорий Аркадьевич, отрываем вас…

— Да что вы… Какой разговор… Эй, ты, — крикнул бодро и весело Зазнобов мужику: — Давай на паром.

Он взял свой пиджак и, спустившись на мостки, отомкнул ключом большой амбарный замок, державший паромную цепь на скобе причала. Мужик тем временем свел на паром телеги, поставил одна к одной, лошадей распряг и приготовился помогать паромщику перетягиваться по канату. Ребятишки стали перебегать с места на место, нетерпеливо ожидая самой переправы. Зазнобов откинул тяжелые, окованные плахи въезда, хватко взялся за канат — деревянные валки скрипнули, повернулись, и паром незаметно отошел от мостков.