Мне пришла в голову мысль, что, возможно, мне следует помолиться. Это было бы лицемерием, но так принято. Чтобы умереть модно, нужно сказать несколько слов церкви. И все же… встать на колени со сложенными руками и сказать бездеятельному, бесчувственному, эгоистичному, оплачиваемому сообществу, называемому церковью, что я собираюсь покончить с собой ради любви и отчаяния, и что поэтому я смиренно прошу у него прощения за этот поступок, кажется абсурдным, – таким же абсурдным, как сказать то же самое несуществующему божеству. Я полагаю, что ученые не думают о том, в какое странное и затруднительное положение их передовые теории ставят человеческий разум в смертный час. Они забывают, что на краю могилы приходят мысли, которые невозможно опровергнуть и нельзя унять заученным тезисом… Однако я не стану молиться, – мне самой показалось бы трусостью, что я, с детства ни разу не молившаяся, должна сейчас повторять их в глупой попытке угодить незримым силам, – я не могу, просто по ассоциации, обратиться к «распятой падали» мистера Суинберна! Кроме того, я вообще не верю в незримые силы, – я чувствую, что за пределами этой жизни «лишь тишина», как сказал Гамлет.
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
Я мечтательно и в каком-то оцепенении смотрела на маленькую склянку с ядом в своей руке. Сейчас она совсем пуста. Я проглотила все ее содержимое до капли, – я приняла яд быстро и решительно, как принимают лекарство от тошноты, не давая себе ни минуты времени на раздумья или колебания. У меня на языке был едкий и жгучий привкус, но в настоящее время я не ощущаю никакого странного или болезненного результата. Я буду наблюдать за своим лицом в зеркале и следить за приближением смерти, – во всяком случае, это будет новое ощущение, не лишенное интереса.