Скорбящая вдова

Покуда канителились, шум на дворе возник, три всадника приехали, бояре – один дородный, старый, с брадою до седла, два молодых, игривых, и все в дорогих кафтанах. За ними целый поезд скомороший, потешники с волынками, с гудками, гуслями, сурнами. Тут и медведи, и петухи ученые, и диво-дивное – четыре обезьяны. Офелий вмиг смекнул, ворота настежь, и всех во двор впустил. Презрев охрану, бояре сундук втащили на крыльцо, и старый закричал:

– А выйди, государыня, не время почивать! Сваты приехали! С дарами!

Потешники в тот час же заиграли, запели женки их, медведи в пляс пошли, да не одни, а вкупе с девками в срамной одежке. И обезьяны – истинные черти! – вверх по столбам резным, на гульбище и ну греметь в окно. Забывшись, домочадцы вкупе с охраной и прислугой посыпались во двор и рты поразевали. Блаженный Федор не стерпел, вериги подхватив, как баба свой подол, прочь от дверей помчался. Тем часом Офелий к боярыне и в ноги:

– Помилуй, преблагая! Не сердись! А лучше-ка вставай!

От шума пробудившись, она лежала и слушала пастушью дудку, звучащую средь домр, гудков и гуслей.

– Ты учинил потеху?

– Ни, матушка! Сваты! Сваты приехали!

Офелий сдерживал восторг и пожирал глазами – ждал знака радости, но глас услышал ледяной:

– Сваты?.. Я не ждала сватов.

– Нежданные явились! И с ними скоморохи. Веселья полон двор!

– Ишьгчто затеял – сватовство! Развратник окаянный… И за кого же сватать вздумал?

– Не ведаю! Ей-ей! Вот крест святой – не звал. И в мыслях не бывало! Явились сами.

– Гони всех вон! Довольно потешаться.

Плут выскочил за дверь, и тут же на пороге возникли девки, вбежали с поясным поклоном, притворно завздыхали, самих же смех берет.

– Здорово ль ночевала, матушка? Ох-ох, не знаем, то ль спишь, то ли не можется…

Одна с лоханкой и ковшом, другая с рушником, а третья – к сундукам с одеждами, и все глаза скрывают: о сватовстве прослышали и насмехаются, блудницы! Скорбящая всех за косы и на пол повалила.

– Бесстыдницы! Блаженного позорить? Срамить убогого?! – и вместо плети, веревкою по спинам – что подвернулось под руку.

Девки – в плач, навзрыд, с причетом:

– Помилуй, госпожа! Не виноваты! Ой, лихо! Ой-ей-ей!

– Да я вас всех в чулан! Кто с Федора порты спускал? Кто на смех выставлял страдальца? Тьфу, греховодницы! Не замуж вас – всех в монастырь отдам!

И от души веревкой по задам. Служанки в рев, уж не притворный, и в голос все вопят:

– Не грешны, государыня! Страх было и сказать. Блаженный Федор напраслину возвел! А сам нас ловит где нито, и тащит по углам, и щупает и мнет, и руку под подол пихает! И говорит при сем: пожалуетесь – худо будет! Шепну боярыне – и праха не оставит, поелику, де, мол, я Аввакумом к ней приставлен и есть суть ангел Божий.

– Ах, вы еще хулить святого?! – Феодосья взорвалась. – Да я вас запорю! Грех на душу приму!

Так разошлась, так разгневилась – в очах красно, в деснице тяжесть, на спинах девок уж рубцы кровавые. На улице тем часом чуть ли не пир горой: сваты достали снеди, вин, медов, и ну угощать народ. Ковши, ендовы, братины по кругу запустили и пьют все без разбора и чина – вдовицы, прислуга и стража, медведи, петухи, да и сваты-бояре не брезгуют. А коли на усы попало, ноги в пляс, уста ж за песней потянулись – дым коромыслом! Офелий попытался согнать всех со двора, пса лютого с цепи спустил, кнутом грозился, однако же сваты обоих приструнили, силой напоили медом, а вкупе с ними пса. Боярыня уж сечь приустала, и тут одна из девок, что половчей была, к иконостасу, схватила Богородицу и ну лобызать.

– Пречистою клянусь! Безвинны и непорочны, аки Дева! Оговорил, лукавый!

И все к иконе приложились, слезами окропили, омыли Божью Матерь, и мутный закопченный лик вдруг засветился!

Веревка выпала из рук, колени подогнулись.

– Ступайте вон… Но коль дознаюсь, коль мне солгали и на иконе поклялись!..

В тот час верижник Федор, позрев на бесовские пляски, озлился и выйдя в круг, потряс крестом железным.

– Аз есмь небесный ангел! И послан покарать поганых! Всем на колена! Падите ниц пред гневом Божьим!

– Испей вина, дурак! – повсюду закричали. – И отойдет душа! Инно ты больно грозен! Не ангел – сатана!

– Я упреждал вас, нечестивцы! Пеняйте на себя! – и, взявши крест, как меч, пошел дразнить толпу.

Ему кто ковш подаст, кто хлеб, кто просто засмеется и за рубаху дернет: это царям блазнится, мол, что не дурак, то Божий глас.

И раздразнили Федора, подняли муть со дна, взъярили, как медведя, и вот упал гудошник с пробитой головой, затем волынка мяукнула, как кошка, и юный скоморох облился кровью. Народ, сбежавшийся с округи, домочадцы, слуги вначале ахнули и откачнулись, и в следующий миг пошли на дурака. Сваты пытались отстоять блаженного, боярин старый собою прикрывал, раскинув руки, взывал к толпе:

– Не трожьте! Не касайтесь! Не марайте рук, не проливайте его крови!

Да где там устоять! Сватов отжали, скоморохов, и началась расправа. Дрекольем били, батогами, топтали и месили, и, обратив в шмат мокрой глины, за цепи сволокли и за ворота бросили. Тут пьяный управитель спохватился, вмиг отрезвел и взвыл, словно блаженный: