Скорбящая вдова

– Благословляю выбор твой! И будь же верною невестою! Ступай, ступай скорее! Нет в мире сем достойней Жениха!

Наручной цепью перекрестил и, вкупе со слезою, искры выбил…

Боярыня ослепла и, мысля убежать, шатнулась к лестнице, ан нет, лишь стены земляные! А сердце встрепенулось, сжалось.

– Се тут и смерть моя…

В сей миг холодные персты закрыли очи.

– Я здесь, с тобою рядом, – ей голос был.

– Но кто ты? Кто?

– Ужели не признала? Я смерть твоя! Ты кликала меня? – и длани отняла от глаз. – Позри, се я… Да токмо в темноте сама не зрю, кого поймала. Однако сидя в скверной яме, послушала тебя… И ей же, ей, давно я не слыхала сиих речей. И впрямь ты – голубица!

– А имя мне – Скорбящая вдова…

– Не знаю сей вдовы… Уж полно бичеваться! Твои слова повергли в трепет. Душа полна Добра и страсти к жизни. Не всякая жена столь благородна, чтоб в яму опустясь, ровно в могилу, просить благословления на брак! Будь я твоим духовником, в тот час дала б! Однако ты, жена, иное получила – постриг принять. А иноческий сан, суть инок – живой мертвец, егда убита плоть и лишь душа жива. Способна ль ты на подвиг?

– Я мыслила о нем, молилась и в кровь веригами растерла тело. Но тщетно все, слаба. Ужо возьми меня совсем.

– Се грех, жена! – Смерть перст воздела. – Коль стану брать всех благородных, кто станет на Земле стеречь добро и радость бытия? Кто хлопоты презрев и тяжесть дел, позрит, яко растет трава иль птицей восхитится? Кто сбережет великое начало жизни, суть любовь? Хотя не ведаю, что сие значит, однако есть молва… Нет, ты уволь, не стану брать, к тому ж не ведаю, кто ты.

– Изведай, ты же всемогуща! Ну, иль спроси у Господа!

– Да зрю я, смерть твоя не Господу подвластна…

– О, Боже! Но кому?..

– Вам мнится, Бог шлет меня, чтобы прибрать жену иль мужа благородных? Ан нет, се вымысел досужий. Коли бы ваша смерть была под волей Господа, Он вас лелеял и берег бы, и волосу не дал упасть! Тогда бы и добро стало бессмертным. За вами дьявол посылает. Дня не проходит – призывает и велит то взять достойного вельможу, то отрока, не по летам смысленого, то славный витязь нужен… И так из года в год. А Богу остается брать без разбора, и посему по землям всем зло торжествует.

– Беда, коль так. Знать, время не изведать, когда за мной пошлют и где найду конец?..

– Ты полюбилась мне. Добро, тому и быть, позрю, что писано в сей Книге. Как твое имя?

– Да Феодосья я, Соковнина в девичестве…

– Родства не надо!

Смерть подняла десницу и в тот же миг откуда-то достала требник, в сей час же полистала и вздернула плечами.

– Чудно, да токмо нет тебя!

– Сего и быть не может! Я родилась и крещена с сим именем…

– Есть Феодора, – Смерть книгу поднесла. – Да вот, читай! Умрет в сей скверной яме… Но ты не верь, что писано. Судьба коварна, ей имя – суть, Измена. За сим прощай. Пожертвуй сто рублев стрельцу, он спустит лестницу…

– Не уходи! Позволь позреть в лицо! Дай мне вина!

– Срок твой не вышел, так что ступай! – Смерть вознеслась из ямы. – Все меня жаждут. Ровно помешались… Опять в Руси беда. То Бога ищут, то меня… Эх, жаль, браниться не умею!

13.

Уж за полночь вернувшись из Боровска, она пошла по терему сквозь спящих на полу и там, и сям. В палатах смрад стоял и вонь, а стон болезненный, зубовный скрежет и богатырский храп пугал измученную душу. Благого слова Аввакум не дал, и всю обратную дорогу боярыня то гневалась, то плакала от горечи или кляла себя и умилялась прозрению духовника. И верно, бес попутал! След думать не о браке, а сына следует растить, индо молиться Богу за здравие его! Как токмо объявился князь, все мысли, что цветы за солнцем, за ним ходили и к нему тянулись, а Ванечка, боярский сын Иван, сам по себе остался. Хоть и не мал, хоть окружен кормильцами-мужами и уж пять лет живет в покоях Глеба, но от роду хворал и посему не в игрищах нуждался и не в потешных бранях, но в материнской ласке. Пожалуй, до сих пор бы опекала и не жалела ласк, да надобно ведь мужа вырастить, боярина для государя!

Печалуясь о сем, Скорбящая вдова перебрела чрез спящих, будто через море, и, крадучись, ступила на мужскую половину, куда ей ход заказан. Иван не спал. В своей опочивальне он пред свечой сидел, невидящие очи смотрели вдаль, персты с огнем играли.

– Здрав будь, боярин, – мать поклонилась. – Почто не спишь? Час пополуночи звонили…

– Ах, маменька, я звал тебя… И ты пришла.

– Почто же звал? Тоска берет сердечко? Но ты ведь муж и воин…

– Тоскую я… Мне Федор сказывал, ты рассердилась и Афанасия прочь прогнала.

– Не прогоняла я! Он сам ушел!..

– А сей блаженный меня звал, – в очах слеза блеснула. – Мы сговорились с ним во странствие пойти, суть, в Палестину.

Скорбящая его обнять хотела, утешить словом иль рукою, да спохватилась: не мал уже, не отрок, чтоб гладить по головке…

– О чем ты рещешь, сын? Убогий Афанасий блажен и стар, а ты боярин! Се государь сказал. Вот оженю тебя и ко двору, служить.

Но материнской строгости не внял Иван, потупил взор, вздохнул: