Скорей бы настало завтра [Сборник 1962]

В трубке раздался гром, какой еще никогда не доносился к младшему сержанту по проводу. Он так и не успел понять, что телефон здесь ни при чем — гром раздался совсем рядом, одновременно с молнией разрыва.

Кто-то со злой силой ударил его в грудь, грубо выхватил из рук телефонную трубку. Во рту стало солоно, в глазах темно…

12

Взводный послал за Незабудкой. Связной еще ничего не успел сообщить, но она сердцем поняла — несчастье с младшим сержантом.

Побежала, не разбирая дороги, продираясь сквозь заросли дубков-малолетков, спотыкаясь о пни и корневища.

С разбегу упала перед младшим сержантом на колени, разрезала окровавленную гимнастерку. По-видимому, пуля пробила легкое и застряла под самой ключицей.

Незабудка приложила ухо к его груди, липкой от крови. Но она сама так тяжело дышала, у нее самой было такое сердцебиение, что не сразу услышала биение его сердца.

— Товарищ младший сержант, товарищ младший сержант… — Левую руку она держала на его пульсе, а правую подложила под голову. — Товарищ младший сержант!.. «Незабудка»! Алло! Вы мне нужны. Вы мне очень нужны! Ну, очнись, милый… Ах если бы вы только знали, как вы мне нужны!..

Но младший сержант по-прежнему лежал сомкнув губы и закрыв глаза, в глубоком беспамятстве; оно могло пройти, а могло стать вечным…

Она вдруг ощутила вину перед младшим сержантом: сама невредима, здорова, до неприличия здорова, а он… Вот и перевязку сделала отличную, по самым строгим правилам, а чувствует себя виноватой. Она не испытывала этого прежде, когда перевязывала других раненых. Наоборот, к ней приходило тогда чувство облегчения, знакомое каждому человеку, хорошо выполнившему свой долг.

Она по-прежнему чувствовала себя виноватой перед младшим сержантом. Он ведь и в десант сам напросился, чтобы быть к ней поближе. Если бы не она — и в операции этой не принял участия, не склоняли бы телефонисты ее имя день-деньской и ночь напролет.

Подошли санитары, но она даже не обернулась на их шаги, не замечала того, что они стоят рядом.

Теперь, когда младший сержант ее не слышал, она одними губами шептала ему самые нежные, самые ласковые слова. Она называла его именами, которыми не называла прежде никого.

Санитары не торопили Незабудку ни словами, ни жестами. Как бы сговорясь, они отвернулись и принялись свертывать цигарки из одного кисета.

Незабудка снова проверила пульс, и лицо ее стало светлее.

Очень захотелось написать что-нибудь младшему сержанту на прощание, но писать было не на чем, нечем и некогда.

Вспомнила! Ведь у него же был при себе карандаш. Она расстегнула карман гимнастерки и нашла огрызок карандаша. И ни клочка бумаги, только красноармейская книжка.

Тогда она стала перелистывать дрожащими руками красноармейскую книжку.

Первая страничка, та самая, на которой значились имя, отчество и фамилия владельца, размыта водой. Расплылись лиловыми пятнами чернила, которыми записаны все эти сведения. Она вглядывалась и ничего, ну ничего не могла разобрать в лиловых кляксах и потеках — ни имени, ни отчества, ни фамилии.

Значит, она не узнает его имени и должна примириться с мыслью, что, когда он очнется, поправится, — никогда не узнает, как ее зовут. Она сама, сама, сама виновата во всем…

Вспомнилась почему-то безыменная могила где-то у подножия высоты 208,8 на подступах к Витебску. Могильный холмик, на нем телефонная катушка с оборванным проводом; в холмик воткнута палка, тем же проводом к палке привязана фанерная дощечка, а на ней надпись: «Здесь похоронен неизвестный связист, позывные „Казбек“».

И тут вдруг Незабудка заметила, что кляксы на страничке красноармейской книжки, которую она по-прежнему держала в руках, расплылись еще больше. Дождь?.. Она запрокинула голову — пасмурное небо, но дождя нет. И только тогда поняла, что это она, старший сержант медицинской службы, санинструктор третьего батальона Легошина, плачет. Она еще умеет плавать после всего, что пережила? Еще не высохли до дна ее глаза? Это младший сержант научил — ее заново слезам, и, как знать, возможно, он воскресил бы в ее жизни многое из того, что казалось умершим…

Дрожащими пальцами она перелистывала намокшую с обложки, подмоченную по краям, волглую книжицу. Она искала чистую, не заполненную текстом страничку. Черкнуть бы несколько прощальных слов!

Но чистая страничка все не попадалась, а в глаза лезла почему-то опись вещевого имущества:

шаровары суконные, шаровары хлопчатобумажные, шаровары ватные…

чехол к котелку, чехол к фляге…

ремень поясной, ремень брючный, ремень ружейный…

Эта интендантская обстоятельность, переживающая всех и вся, была сейчас оскорбительной. «Ну причем здесь чехол к фляге? Ну кому он сейчас нужен?» Она раздраженно перевернула листочек.

Конечно, хорошо бы написать младшему сержанту письмецо. Но санитары ждут, а ей самой пора к раненым, которые лежат у подножия кряжистого двуствольного дуба.

Она продолжала судорожно листать красноармейскую книжку и пятнала слезами отсыревшие странички, сплошь заполненные каким-то печатным текстом.