Скоро Москва

Ее добавляют в чат «Вдовы наших героев». Каждые два-три дня она читает: «Приглашаем Вас на торжественное открытие…», «…выступление на стадионе "Лужники"…», «…спектакль в театре Российской армии…» – но ей не хочется даже выходить из дома. Ее увольняют за прогулы, не заплатив за отработанные с начала месяца дни, но спорить и что-то доказывать у нее нет сил. Вместо этого она звонит в военкомат, на горячую линию Министерства обороны, пытаясь узнать, когда ей выдадут тело мужа. Но ей объясняют, что хоронить нечего: танк подорвался и все сгорело. Арина плачет весь вечер и всю ночь, а утром понимает: это ошибка, в чатах и закрытых группах пишут, как возвращались солдаты, признанные умершими. Она никому не верит – ни когда ей вручают посмертную Сережину награду, ни когда золовка говорит, что им с двумя детьми не хватает места и они с мужем уже спят на кухне. Потом видит в чате прихода сообщение: «Помолимся за упокой сына и брата, раба Божьего Сергея, воина, защитника Священной Руси», и следом от свекрови: «Забыла мужа уже?», от золовки: «Возьмешь его деньги и за другого за муж выскочеш? шмара миркантильная, брат из-за тебя поехал туда деньги зарабатывать», а через несколько часов снова от свекрови: «Ты не беременна? Хоть ребеночка бы… внука…»

– Прошу молитв, – пишет Арина, – об убийстве врагов Святой Руси, байденов и всех прихвостней Запада, и возвращении мужа со Священной войны.

Она вспоминает бабушку и понимает, что нужна жертва – кровь или кусок мяса. Открывает и закрывает пустой холодильник. Берет нож и прикладывает его к бедру с внутренней стороны, потом к шее, потом к запястью. Вдоль, а не поперек – вспоминает она картинку из интернета.

Скоро Москва

Проводница заглядывает в купе.

– Чаю?

Дверь за собой она закрывает неплотно – Ульяна несколько секунд слушает дребезжание, встает и захлопывает ее.

– Чтобы мужики на работе уважали, – говорит Ульяна, – я краситься перестала, а некоторые начинают. Кто-то юбку укорачивает форменную, а я стала носить, наоборот, форму на размер больше. – Она косится на Лену. – Оверсайз, модно.

Засунув пальцы под косточки, Ульяна поправляет лифчик, щелкает лямками. Лена тянет носом – чувствует, что в тамбуре курят. Приоткрывает дверь, неодобрительно глядит на проходящих по коридору мужчин в шортах и майках.

– Их и так мало, не докапывайся, – советует ей Антонина. – Не высовывайся, молчи, а то прилетит еще. И на то, что ты с пузом, не посмотрят.

Она заливает кипятком «Доширак» – запах заполняет купе, все сглатывают слюну.

– Нужен сильный папка, когда нет папки – плохо, все разваливается, – Антонина перемешивает лапшу вилкой, – что на работе, что дома, что в семье. Первый муж покойный у меня пьющий был, а со вторым повезло – вообще ни капли в рот не берет, насмотрелся в детстве. И спортом занимается: зимой и летом с утра бегает, потом на турник, гляжу из окна – подтягивается.

Ульяна встает, потягивается, виснет на верхних полках – из-под футболки виден белый живот со шрамом от аппендицита.

– Мне начальник сначала: «Ульяна», «Ульяна», потом чувствую, что-то не то, обходят, не зовут, празднуют отдельно, и я сказала: я не Ульяна, называйте меня по отчеству, по-простому – Степановна, а он стал звать меня Степаном. «Степан тут?», «срочно Степана в допросную», «Степан подписал?». Ну и как-то все повеселели, сначала смеялись, потом зауважали. А теперь – переводом в столицу, с повышением! Кадровый голод, говорят! Поработаю и вернусь домой – уже судьей или прокурором.

На верхней полке бабушка в шапке поворачивается на бок и с особенно громким всхрапом вдруг просыпается. Женщины синхронно глядят вверх. Кошка в переноске у нее в ногах, сверкая глазами, начинает мяукать.

– Скоро Москва? – спрашивает бабушка.

Антонина надевает очки, берет телефон и отодвигает его подальше от глаз.

– Сейчас двенадцать, а мы в шесть вечера приедем.

Она смотрит на бабушку: та вытягивает из вязания спицу, чешет ей ногу в гипсе – «как только забралась на верхнюю полку» – пришептывает что-то одними губами, снова прикрывает глаза. Мяуканье затихает.

– Я своего сына еду вымаливать, – говорит Антонина. – Меня бабка в деревне спросила: «Знаешь, кто самый главный у мертвецов? У кого просить надо, чтобы сын вернулся? Лежит на Красной площади – повезло, что у нас, значит, а не у них там, за границей. Главный, он и на том свете главный, ведет всех под красным знаменем». Я знамя старое достала – из ленинского музея когда-то его забрала, вдруг пригодится, – с собой сложила и купила билет в Москву. Приду к нему, в ноги бахнусь, скажу: «Дедушка, спаси и помилуй».

Поезд тормозит и останавливается на полустанке, выходят два человека. Телефон Лены загорается: начинают приходить сообщения, пробивается звонок – «Мама».

– Да, едем, – отвечает Лена. – Нет, не дерется. – Она гладит большой круглый живот, улыбается. – Понравился ему поезд, может, машинистом будет.