Скоро пойдет снег

Лектор считала знания волшебным эликсиром, и я сказала маме, что разделяю ее точку зрения. Мы с сестрой прилежно учились в нашей католической школе. Если вдруг обнаруживалось, что я чего-то не знаю или плохо понимаю, я до тех пор штудировала тему, пока не разбиралась в ней досконально. Это был такой своеобразный марафон, дистанция, которую можно преодолеть только за счет воли и настойчивости. В школе это неизменно срабатывало. И я привыкла быть в числе отличников. Той же методикой я пыталась воспользоваться и в университете. Я прочитала все пьесы, все критические статьи о пьесах, а затем все статьи о статьях. Я смотрела фильмы и читала о художниках, режиссерах и поэтах. И каждый раз мне казалось, что я двигаюсь со скоростью света, словно в своей предыдущей жизни я жила только в одном измерении, а теперь ткань мира прорвалась и мне открылась новая вселенная. Каждый раз, когда я заканчивала какую-нибудь книгу или статью, мне казалось, уж теперь-то я поняла, о чем идет речь, но потом опять открывалось что-то новое, и так без конца. Мысль металась, оказываясь в новом неизведанном пространстве, оттуда врывались потоки свежего воздуха, а чувства отказывали перед огромностью того, чего я еще не знала. И знание действительно представлялись мне эликсиром, жизненно необходимым лекарством. Но что-то постоянно ускользало. К концу года я написала много слов об этих текстах и теперь знала их, как никто другой. Я научилась свободно обсуждать их и чувствовала, что мои мысли и слова стали быстрыми и точными. Но все же… все же оставалось нечто главное, чего я не понимала.

В конце года преподавательница сказала, что намерена устроить дома вечеринку для некоторых своих коллег и студентов. Там собирались быть ее дети, и нас всех она тоже приглашает. Я была очарована лектором, тем, как она говорила, ее знаниями, ее жестами. Казалось, что она не разделяет свои академические знания и обычную жизнь. Ей ничего не стоило рассказать на лекции какую-нибудь историю, совершенно немыслимую в нашей католической школе. Однажды она пришла и сказала, что во время последнего шторма затопило дом ее отца. «Все пропало», – говорила она. Они разбирали обломки, пытались спасти хоть что-нибудь – книги, фамильные реликвии, фотоальбомы. Пришлось забрать отца, словно беженца, собирать по друзьям постельное белье и другое необходимое. Беда явно сказалась на ней. Она искренне горевала вместе с отцом, даже не пытаясь скрыть своих чувств, и это удивило меня. У нас в семье это было не принято. А она переживала свою драму, сокрушаясь и гневаясь; преодоление последствий катастрофы выглядело победой над огромным диким зверем, с которым она справилась собственными руками. Мне обязательно хотелось добиться ее похвалы. Я училась старательно и, когда писала свои эссе, адресовалась не к абстрактному читателю, а к ней, пытаясь сохранить доверительную интонацию, как бывает между друзьями. Но здесь важно было не перестараться, и я это понимала. Мне не хотелось, чтобы она считала меня слишком серьезной, чтобы мои работы производили впечатления занудного изложения усвоенного материала, что могло бы вызвать у нее негативное отношение к моим опусам. Нет, я пыталась сохранять спокойный деловой тон, сдерживая чувства и выбрав для себя имидж деловой, думающей студентки.

Я не знала, кто еще придет на вечеринку. Мы с сестрой прошлись по магазинам, подыскивая, что бы этакое надеть. У меня для такого случая не нашлось ничего подходящего. Тут все непросто. Надо было постараться выглядеть, с одной стороны, одетой хотя и демократично, но, с другой стороны, все-таки не совсем простушкой. В итоге я остановилась на синих джинсах и ярко-красной вязаной кофте. Волосы собрала в свободный узел и прикупила в магазине бутылку вина.